Святые окопы - [51]

– Ладно. Верю. Осталось сделать несколько пустяков. Пока не стемнело, найдите пару фонарей у погибших. Можно прямо с автоматами.

Автоматы подобрали здесь же. Попутно забрали патроны из магазинов, потому что своих осталось мало. Собрали патроны и с других автоматов, чтобы каждый имел по паре запасных магазинов. Хотя сейчас вести бой спецназовцы вроде бы и не собирались, иметь ограниченный запас патронов было не в правилах бойцов. С запасом себя чувствуешь намного увереннее.

Темнота быстро заполняла ущелье. И еще до установления полной темноты старший лейтенант поверх стены положил два автомата и включил тактические фонари. Они просвечивали все ущелье насквозь до самого выхода.

– Уходим. Поближе к деньгам… – дал команду командир взвода. – Вот-вот бандиты фонари обстреляют, а потом и сами двинутся.

В темноте передвигаться было несравненно труднее, чем в светлое время суток, тем не менее на верхнюю линию своей обороны спецназовцы поднялись без проблем и торопливо прошли ее до конца. И как раз в этот момент началась стрельба короткими очередями. Один за другим погасли оба фонаря. Правда, разбитым оказался, видимо, только один, а второй упал с камня вместе с автоматом и продолжал светить за стеной.

Начался подъем. И хотя возможность подъема на «банковскую площадку» в темноте даже обсуждалась раньше, никто не думал, что он окажется настолько трудным. Где-то на открытом месте ночь не выглядела такой густой и вязкой. А на подъеме, где с двух сторон падает тень от каменных стен, вообще не было видно, за что можно рукой ухватиться. Помогала только профессиональная автоматическая память. Однажды прошли этим маршрутом, значит, что-то запомнили, и руки автоматически находили то, за что цеплялись раньше. Но все же сорваться можно было легко. Младший сержант Вацземниекс вытащил из большого кармана своей «разгрузки» моток толстой бечевки. Конечно, это была не веревка, она едва ли смогла бы удержать кого-то, кто сорвался бы, но помочь при подъеме могла. И младший сержант, идущий первым как самый здоровый из всех, размотал бечевку и спустил конец, чтобы идущие следом могли ухватиться рукой и обрести хотя бы какую-то, пусть и незначительную, поддержку. Замыкал движение ефрейтор Жулудков, тоже меньше других пострадавший при обороне. Он поддерживал и подсаживал идущего перед ним старшего лейтенанта Старицына.

И все же командир взвода сорвался. Вернее, сорвались одновременно обе его ноги, а сам Владислав Григорьевич остался висеть на одной здоровой руке. Это увидел только ефрейтор Жулудков, который подался вперед, руку протянул, ухватил старшего лейтенанта за «разгрузку» в районе пояса и просто прижал к скале, не зная, в какую сторону тому лучше подаваться телом.

Долго ли левая рука могла выдержать вес мощного тела старшего лейтенанта, было непонятно. Но Владислав Григорьевич сам когда-то показывал своим солдатам упражнение на турнике, когда он подтягивался одной рукой. Правда, при этом вторая рука цеплялась за первую в районе запястья и как-то помогала. Но сейчас не было турника, не было возможности ухватиться второй рукой за первую. Кроме того, на турнике, если не получалось подтянуться, можно было просто спрыгнуть, а здесь никуда не спрыгнешь. Жулудков перебрался выше, хотя раньше держался прямо под командиром, но и сейчас, сорвавшись, тот мог ефрейтора увлечь за собой. Высота была небольшая, метра три всего, но нельзя забывать, что старший лейтенант ранен, ослаблен, а внизу не ровная площадка, а скопление камней, каменная стенка-бруствер, недавно еще спасительная, а теперь смертельно-опасная. При этом нельзя было издать ни звука, потому что вот-вот совсем рядом должны были пройти бандиты. И как раз, когда Владислав Григорьевич начал чувствовать, что долго так не провисит и нужно что-то предпринимать, иначе пальцы руки устанут, перестанут цепляться, и тогда падение будет неизбежным, снизу донесся легкий шум. Бандиты пошли в новую, может быть, последнюю для всех атаку.

Спецназовцы замерли, стараясь даже не дышать…

Время тянулось медленно и вязко, шло вразвалочку, как бандиты внизу. Если солдатам-спецназовцам, прочно уцепившимся за склон, такое выжидание было отдыхом, то их командиру взвода оно было мучением и испытанием его терпения. Но терпение у старшего лейтенанта было тренированное, и он висел на левой руке, не издавая ни звука.

В этот момент Владислав Григорьевич старался не думать о возможности падения. О падении думать всегда страшно. Даже самому храброму человеку бывает страшно. Наверное, именно поэтому отрицательные герои в бездарных фильмах в конце обязательно падают с большой высоты. Режиссеру кажется, что это мощное выразительное средство. Но происходит это потому, что режиссер сам боится высоты. Старший лейтенант Старицын вспомнил в этот момент свой самый первый прыжок с парашютом. Он готовился к нему, настраивался и был уверен, что заставит себя прыгнуть решительно и самостоятельно. Однако даже подумать ему, тогда курсанту военного училища спецназа, не дали. Его, остановившегося перед раскрытой дверью, чтобы собраться с мыслями, просто вытолкнули, не дожидаясь, когда он сам решится. И, что удивительно, страшен был не будущий момент приземления, страшным было ожидание падения, ожидание полета. Но, когда падение и полет под куполом начались, все вокруг стало спокойным и радостным. Подступило ощущение полного счастья. О приземлении тогда не думалось. Сейчас тоже страшно было падать. Приземление, конечно, будет еще более страшным для человека раненого, но старший лейтенант Старицын думал в этот момент только о том, чтобы в случае падения не издать ни звука. Сможет ли он проконтролировать себя и не застонать? В ясном сознании, был уверен Владислав Григорьевич, без сомнения, сможет. Но если будет в полубеспамятстве – на этот вопрос он ответить не мог даже сам себе и потому сконцентрировался на том, чтобы удержаться, чтобы все силы собрать и передать их в пальцы руки, которая его держала.