Святые горы - [5]

И лишь она мысленно произнесла эти слова, как тишина взорвалась цепочкой звуков: пух-пах-пох-пух!.. Похоже, что от ударов об асфальт, одна за другой, лопались десятки электрических ламп.

Юлишка мелко задрожала и привалилась к решетке перил. Она сразу вообразила, что целились именно в Ядзю и что ее уже убили наповал. Юлишка довольно подробно все это нарисовала себе.

Вот Ядзя вскидывает ладонь, вот по ее щеке струится кровавый ручеек, вот колени неловко — не по-женски — подтягиваются к животу и замирают. И все это там, в ее измученном мозгу, получило чрезвычайно странные и далекие от возможной реальности очертания — зыбкие, будто отраженные в бегущей воде.

На глазах у Юлишки однажды убили человека. Сперва стреляли поверх — гулко, в пустоту. А потом — пах — и попали.

Но кто стрелял, Юлишка запамятовала: петлюровцы, деникинцы, гетманская варта или немцы? Вроде гетманская варта.

То, что она представляла сейчас, — куда страшнее. Ведь пуля угодила в Ядзю! В милую, дорогую Ядзю!

Юлишка очнулась от прикосновения. Ядзя склонилась над ней — живая, невредимая, но перепуганная до

смерти. Перед уходом Ядзя накинула на плечи пальто, и теперь оно сползало на цементный неметеный пол. А Ядзя, вместо того чтобы подхватить и почистить это праздничное и так ею оберегаемое пальто, села на него и пригорюнилась. Теперь Юлишка решила, что стреляли не в Ядзю, а в дворничиху Катерину, но Ядзя видела ее гибель и, как Юлишка когда-то — в те далекие времена, — еще не в состоянии прийти в себя.

Человека убили на Костельной, угол Думской площади.

Ядзя молчала. Ни слова о выстрелах или о том, где она бродила спозаранку. Отдышавшись, Кишинская, кряхтя, поднялась, забыв про пальто, и начала возиться с замком — никак не просунуть желтый плоский ключ в прорезь.

Юлишка аккуратно отряхнула пальто от пыли. Она стояла рядом с Ядзей, растерянная, несчастная, как бедная родственница, будто не веря, что та впустит ее по собственной воле.

Сейчас все объяснится, думала Юлишка, я войду, и все объяснится.

Но что должно объясниться, она, если бы ее спросили, не ответила.

В полном смятении Юлишка последовала за Кишинской в комнату и плюхнулась в изнеможении на подвернувшееся кресло — подарок бабушки Марусеньки.

И сразу же: на полу, возле домашней — Ядзиной — туфли, она заметила тонкий цилиндрик пепла — в пятую часть неочиненного карандаша. Сизо-голубой с белыми вкраплениями.

Рука, которая держала сигарету, догадалась Юлишка, длинная, даже длиннющая, как у гориллы в зоопарке, где она любила по воскресеньям прогуливаться вдоль клеток с Юрочкой, сыном сводной сестры Сусанны Георгиевны — Саши, муж которой еще двадцать восьмого июня прямо из своего депо ушел добровольцем на фронт.

Кто здесь курил? — хотела спросить Юлишка. Но Ядзя затараторила, отвлекая ее от тревожного вопроса.

— Чего приплелась, глупая? Они совершают обход, чтоб раз — и дома обязаны жильцы сторожить, — путаясь в словах, выпалила Ядзя. — У нас район ведь знатный, сама знаешь — напшетиву унивэрситэту.

— Какой обход? Кто совершает? — в надежде услышать доброе известие торопливо спросила Юлишка.

Ядзя с раздражением, почудилось ей, ответила:

— Кто! Кто! Новая власть. Фашисты. Ключи отобрали от квартир. Только от вашей, двенадцатой, Кареевых, Жилы и Апрелевых нету. Так велели, чтоб немедленно достала. А коменданта и след простыл.

— Сусанна Георгиевна не доверит ключи кому попало, пусть даже и управляющему жилкопом, — с оттенком гордости, но невпопад воскликнула Юлишка.

— Они тебе покажут — управляющему жилкопом, — пригрозила Ядзя. — Иди домой, иначе дверь выломают.

— Не выломают — дубовые, и правильно, что меня нет. И Рэдды. Позвонят, позвонят да уберутся.

— Ты сбрендила, Юлишка, дверь пойди открой. Меня они и тебя повесят, и у нас в доме всех убьют, и сам дом спалят, и улицу, и университет, и город весь, — волнуясь, продолжала путаться в словах Ядзя.

Но сердце Юлишки не дрогнуло. Ядзины предостережения! Немцы не мерзавцы и не дураки. Они не станут сжигать прекрасный дом, старинный университет и красивый город или убивать слабых женщин за то, что их не пустили в квартиру. Ерунда! У них у самих в Германии есть квартиры, и, говорят, неплохие. Пусть туда и убираются.

А на Костельной? Так то гетманская варта застрелила, а не немцы. Хотя постой! Он был плотным, коренастым, с кайзеровскими усами. Немец. Точно, немец.

Воспоминание краем крыла легко царапнуло мозг и упорхнуло.

А Юлишка поудобнее устроилась в кресле, намереваясь высказать подруге свою точку зрения на происходящие события, а главное — согласовать линию дальнейшего поведения. Мыслей у нее немало скопилось в голове.

— Посуди сама, Ядзя, — произнесла твердо Юлишка, вновь вызвав в своем воображении солдат в обличье навозных жуков, — я не отдам ключи и не пущу их на порог. Я паркет позавчера надраила.

Страх, который обуял Юлишку после пробуждения, улетучился без остатка, и она рассуждала сейчас, по ее же мнению, здраво и обстоятельно. Собственная речь звучала мудро и справедливо, как слова Александра Игнатьевича или ксендза Зубрицкого; и все вместе взятое — и глуховатая тишина полуподвала, и привычность Ядзнной комнаты, и безусловная ее правота, ее, Юлишкина, правота, и чувство исполненного долга перед Сусанной Георгиевной, — все, повторяю, рождало в ней непреклонность и уверенность в благополучном исходе.