Святой Вроцлав - [69]
Иногда она усаживалась на остановках, едва-едва укрывшись от дождя, и глядела на мечущихся по Вроцлаву людей. Все время кто-нибудь расклеивал листовки с фотографиями пропавших — власти теперь уже не придерживались запрета расклеивания объявлений на транспортных остановках — люди нервно разговаривали, подгоняли один другого, плакали или пили до последнего. В средине недели, в любое время дня и ночи, группы людей самого разного возраста и профессий сновали словно пьяные тени, потягивая прямо из горла и распевая веселые песни. Многие ругали коменданта Цеглу.
Беата раздумывала над тем, не отправиться ли туда, только не знала — как. Она наблюдала плотный кордон. Как-то раз попала даже в Черный Городок, но тут же отступила, увидев Михала с Томашем, которые именно в этот момент ужасно спорили. Вот если бы она подошла и сказала, что желает помочь, разрешили бы? Нет, убеждала Беата саму себя. Они бы не позволили бы ей даже приблизиться к Малгосе. Ведь это же ты натянула ей мусорный пакет на голову. Это же ты потащила ее в злое место.
С неба лилась вода.
Девушка возвращалась домой, был вечер. Что-то крутило в животе, хотя беременной она и не была, правда, иногда ее преследовал сон — как мечется она в родовых схватках, а ребенок рождается черным и каменным, будто те ужасные стены. Боль начиналась в желудке и расходился вдоль позвоночника, оплетая печень и почки. Боль пульсировала, угасала, чтобы вернуться с удвоенной силой. Тогда Беата прикрывала глаза, разыскивая опору в стене или случайном прохожем. Но предпочитала она стены.
Боль ушла, и девушка подняла веки. Она стояла, опираясь о перила моста, а перед ней был газовый фонарь, один из нескольких десятков, которые каждый вечер с помощью своих сыновей зажигал один пожилой мужчина. Фонарь действовал, так что и фонарщик не забросил своих обязанностей, несмотря на царящий кавардак. Фонарный столб весь был обклеен фотографиями не вернувшихся, где-то неподалеку, кстати, проводили свои собрания Несчастные. Времена, когда каждый на уши становился, чтобы его объявление хоть как-то отличалось от других, уже прошли, выработался соблюдаемый всеми в рамках солидарности, спаивающей мелкие несчастья в одну громадную печаль, стандарт: черная рамка, имя и фамилия жирным шрифтом, телефон, дополнительные данные курсивом, фотография строго посредине. Весь листок ламинировали.
Точно на высоте лица Беаты находилось свежеприкленное объявление. Потерялась Малгожата Бенер, девятнадцать лет, ученица третьего класса лицея, очень хорошая девушка. И фотография; но со снимка улыбалась именно Беата, она не помнила, чтобы ей делали именно такую фотку: она стояла на фоне черных домов и сжимала в пальцах что-то такое, что при повышенном качестве изображения выглядело бы черным пакетом для мусора; во рту дымился чинарик.
Беата сорвала эту листовку, чтобы поначалу сунуть ее себе в карман, но тут же вынула, разгладила, еще раз присмотрелась — никаких сомнений. Выбросила объявление в мусор. На фонарном столбе подобного рода объявлений было много, они менялись одно за другим, все фотографии разные: перед школой, с первым мужчиной, фотка, вырезанная из семейной фотографии на память, снимок с первого причастия. И все они были подписаны: МАЛГОЖАТА БЕНЕР.
Беата отправилась домой, уже зная, что случилось. Я шел за ней шаг в шаг, глядел на нее из окон и заломов стен; девица сжималась внутри себя в маленький комочек, зато в голове ее набухала темнота.
Она нашла его, всего черного, и была этим перепугана; Адам сидел на корточках перед воротами Черного Городка. На нем были только трусы, шкура свисала, парень не ел уже много дней; он держался за живот. Повернул к ней замурзанное лицо.
— Я тебя не вижу, — сказал он.
— Ты чего это нахреначил? — спросила Эва Хартман.
Адам разрисовался черной гуашью, которая теперь высохла и шелушилась на коже. Ногти он «покрасил» фломастером и тщательно разглядывал их. Потом коснулся губы.
— Я тебя не вижу, — сообщил он.
Не без сомнений девушка присела перед ним, охватила его лицо своими ладонями — те сразу же сделались грязными. Так они сидели на корточках, один напротив другого, и Адам глядел куда-то вдаль.
— Что вы тут делаете? — спросила девушка.
— Я — ничего. Они — возможно. Те двое, которых ты мне прислала.
Между ними ходили люди, разговаривая друг с другом, что-то вопил капо; рядом припарковался автомобиль, и двое парнишек, на глаз — лет по четырнадцать, начали выгружать картонные ящики с осветительными ракетами. Эва Хартман подумала какое-то время, прежде чем задать следующий вопрос:
— Они сказали, что пришли от меня?
— Нет. Я начал их видеть, а вот тебя видеть перестаю.
Пришлось проглотить это. Эва повернула голову в сторону стен Святого Вроцлава, они были так близко.
— Мы отправимся туда?
Парень оживился, улыбка всплыла на его исхудавшем лице, гуашь отпадала, открывала морщинки.
