Святой в миру - [83]

После похорон душеприказчик милорда Чедвика вскрыл его завещание. Фамильная вотчина отошла дальнему родственнику в Суссексе, было несколько мелких распоряжений — слугам, а весь капитал и дом на Риджент-стрит «со всеми гербариями и акварелями», как было сказано, получал я. В завещании было ещё несколько строк. Публичное оглашение их было невозможно, и именно эти строки, я думаю, помешали этим господам оспорить завещание в суде. Милорд Чедвик писал, что постыдные содомские склонности мистера Стивена Нортона не позволяют ему упомянуть его в завещании, а почему лишены наследства мистер Кэмпбелл и мистер Морган — они могут осведомиться у полицейского констебля Чарльза Донована.

Насколько понимаю, никто из них этого не сделал.

Мисс Бэрил молча смотрела в землю. Доран потрясённо слушал. Сказанное косвенно подтверждалось тем обстоятельством, что ни Морган, ни Кэмпбелл действительно не обращались в суд, не пытались оспаривать завещание, никогда не апеллировали к самому мистеру Коркорану. Едва он появлялся, эти господа становились меньше ростом. В случайно услышанных разговорах они костерили его на чём свет стоит, но публично ни разу не затронули. Коркоран не лгал, понял Доран.

Между тем Коркоран продолжал говорить, раскачиваясь как пьяный. Доран видел, что глаза его были мутны и словно хмельны.

— Вот и вся история. Разумеется, для этих джентльменов это был удар. Я же в полной мере понял милорда Чедвика. Он и вправду отомстил — изящно и остроумно, хоть и не по-гамлетовски. Ну и, разумеется, по «Атенеуму» и другим клубам долго гуляли слухи. Некоторые, исполненные благородного негодования, спрашивали меня, не собираюсь ли я «восстановить справедливость»? Даже если я не дал бы Чедвику слово не выходить из его последней воли, я и тогда не дал бы им ни гроша. Признаюсь как на духу, Доран, — повернулся он к священнику, — порой я… Чедвик запретил, но я думал… просчитывал варианты… Я хороший стрелок и фехтовальщик. Я мечтал «отправить отравленную сталь по назначению…» Но потом подумал… — Он умолк, уставившись в землю, помолчав с минуту, тяжело вздохнул и продолжил:

«Так трусами нас делает раздумье,

И так решимости природный цвет

Хиреет под налётом мысли бледным,

И начинания, задуманные мощно,

Сворачивая в сторону свой ход,

Теряют имя действия…»

Я сглупил. Сглупил, ибо невольно, неосмысленно, бездумно двинулся по пути Гамлета, слишком слитого в сознании с Чедвиком. Порождению мёртвой утробы, подумал я, как легко мне нести в мир смерть. Вокруг меня и впрямь всегда было много смертей. Я — искушение, ибо надобно быть искушениям, но видит Бог, я не искушал. Искушались мной. Нет, решил я, «отмщение Господу — и Он воздаст». Даже если я не доживу, и не увижу — Он воздаст… — Глаза Коркорана налились слезами, — Несчастный, смертельно больной Раймонд! Только потому, что одному не пошла карта, а другой имеет склонность к гульбе… «С какой же безраздельностью весь мир заполонили грубые начала…»

Коркоран повернулся к Дорану.

— Гамлет не хочет мстить, Доран, ибо отторгает месть как неверие в промысел Божий. Но когда я приехал сюда — я подумал… Я увидел в этом некий промысел. Здесь, на моём пути… Сжалься, Господи, сжалься надо мной… Я говорил себе, что у меня извращённое, преступное и болезненное чувство чести, что возмездие может покарать, но и справедливый мститель, отомстив, станет убийцей — когда ты уничтожаешь врага, ты уничтожаешь свою душу… Но я не могу их видеть, я не могу больше. Ад — это место, где на земле пребывают люди, снедаемые жаждой мести, — Коркоран страшно потемнел лицом. — Когда вы передали мне, Доран, что эти джентльмены имеют наглость говорить обо мне и Раймонде Чедвике. Они обвинили мистера Чедвика в том, что он совратил меня, — зло пояснил Коркоран для мисс Бэрил, и та побледнела до синевы. — Я понял, что… — Коркоран судорожно сглотнул, — ну да ладно, пережито. Я все ещё хотел признать негодяев недостойными мщения, но глумление и надругательство над чужими страданиями не должно быть прощаемо. То, что я рассказал вам, Бэрил, непременно узнают все. Я приложу к тому все старания и не покину страну, пока не обелю милорда Чедвика. Остались свидетели, лакеи Чедвика, экономка, констебль Донован. Я обвиню — и докажу обвинение. — Голос мистера Коркорана смолк.

Доран кинулся к нему и что было силы встряхнул за плечи — ему стало страшно: глаза Кристиана меркли. Тот вздрогнул, опустил голову вниз, потом снова поднял глаза. Он словно проснулся. Несколько минут приходил в себя, потом снова заговорил.

— Теперь вопрос к вам, Бэрил. Всё это я нигде ещё не оглашал. Но вы дороги мне, сестра, и этот весьма веский повод заставил меня сказать правду. Кого из этих двоих господ вы хотите видеть своим мужем?

Глаза мисс Стэнтон были сухи и пусты. Доран поднял глаза на Коркорана. Всмотрелся в лицо снова. Его все-таки одурачила эта глупая девица?

— Between two evils tis not worth choosing.[13] Я не выйду ни за кого.

Коркоран удовлетворённо кивнул.

— Через неделю я покину Хэммондсхолл, сестра, и мне не хотелось бы оставлять вас без попечения…

Доран вскинул на мистера Коркорана недоумевающие глаза. Черт возьми, что происходит? Он собирается уезжать? Кто же лжёт?