Святой Григорий Чудотворец, епископ Неокесарийский. Его жизнь, творения, богословие - [167]

Бесцветная беседа в честь св. Стефана в пользу своего происхождения от св. Григория имеет единственно только то, что заключает в себе длинные и тяжелые периоды, которые вообще отличают произведения св. Григория, особенно его благодарственную речь Оригену. Однако в беседе есть одна ошибка, которая если она не составляет ошибки армянского переписчика или переводчика, может наводить на сомнение относительно авторства св. Григория. Здесь сказано (§ 2): „имя Стефан на еврейском языке значит венец“. Трудно допустить, чтобы св. Григорий настолько был несведущ в еврейском и арамейском языке, чтобы не знал, что имя Стефан греческое и что оно на греческом языке означает „венец“ [779]. В своем содержании речь совершенно лишена какого бы то ни было философского и богословского отпечатка, который хотя бы чем-нибудь выдавал в авторе ученика Оригена, допустим, даже предавшегося исключительно практической деятельности. В виду этого не представляется возможным признать беседу в честь св. Стефана произведением св. Григория Чудотворца.

Отрывок из беседы о воплощении Слова заключает в себе довольно настойчивое утверждение единства Христа, так что естественно может вызвать предположение о происхождении его не раньше первой половины V века. Особенно обращают на себя внимание следующие слова: „должно представлять в Спасителе единство и не должно отрицать того, из чего оно состоит; ибо един Господь наш, Иисус Христос и едино Лице [780] Его, потому что, хотя и мыслится, что Он состоит из двух, однако один и тот же есть Сын Божий и Сын человеческий, поелику Он единого и того же естества со своими родителями. Тот, Который прежде веков родился от Отца, в конце времен произошел от Марии Девы; Тот, Кто есть в лоне Отца, девять месяцев пребыл в утробе жены; Тот, Кто все твари из ничего привел к бытию, рождается и по телу возрастает; Кто дает пищу всем живущим, оказывается ссущим молоко. Тот, Кто пятью хлебами напитал пять тысяч человек, терпит голод, как человек. Тот, Кто без труда из ничего сотворил ангельские чины, отягощается сном и устает в пути. Тот, Кто есть сила и премудрость, Кто испытует все сердца, пребывает по божественному плану в неведении. Кто призирает на землю и заставляет ее трястись (Псал. 103, 32), поражается страхом, как человек. Тот, Кто сотворил небо и землю и Кто одаряет бессмертием, претерпевает крест и вкушает смерть. И таким образом, как человек, носит на Себе все грехи и, очищая их, как Бог, Хотя все эти отдельные положения и не заключают в себе специфических данных из периода борьбы с несторианством (и монофиситством), однако их сочетание и особенно подчеркивание единства Христа является слишком характерным, чтобы можно было сомневаться в происхождении беседы не раньше начала V века. Отрывки из Мелитона и Иринея [781], которые будто бы напоминает рассматриваемая беседа [782], в действительности не имеют ничего общего с нею, так как в них сжато излагается, так сказать, история Слова до воплощения и после воплощения, но без всяких параллелей в проявлениях его божественного и человеческого естества и без какого-либо оттенения единства его Лица при двух естествах, — этот вопрос для авторов отрывков и не предносился.

Остается теперь „Беседа на Рождество Христово“, которая, по мнению некоторых исследователей, должна быть признана безусловно подлинным произведением св. Григория Чудотворца. Р. Martin [783] говорит, что, хотя беседа на Рождество Христово имеет целью назидание верующего народа, однако мы улавливаем в ней идеи и способы выражения, которые вызывают в памяти два трактата св. Григория Чудотворца — к Филагрию и к Феопомпу; и отсюда является новое доказательство для подтверждения подлинности всех этих документов, потому что во всех их мы усматриваем одного и того же автора. F. Loofs не только согласился с мнением Р. Martin’a, но и подробнее обосновал подлинность беседы на Рождество Христово [784]. Он решительно утверждает, что беседа на Рождество Христово происходит от автора трактата „К Феопомпу“, что доказывается множеством параллельных мыслей. Три произведения — „К Феопомпу“, „К Филагрию“(К Евагрию) и беседа на Рождество Христово — стоят и падают вместе, — но он полагает, что они должны стоять. Христологические воззрения всех трех произведений указывают на время между смертью Оригена и ок. 318 г.: божественное достоинство Христа оттеняется так, что в богословском отношении оно имеет модалистический вид, а в христологическом — докетический, но то и другое потому, что богословская рефлексия еще не отпечатлела религиозных выражений в богословские термины; с другой стороны, нельзя отрицать влияния Оригена. Для примера он приводит следующие места: „Ветхий денми соделался младенцем, чтобы людей соделать сынами Божиими (§ 12); „однако, соделавшись человеком, Он рождается не так, как обыкновенно рождается человек, но рождается как Бог, Который делается человеком (§ 14). „Рожденный от Отца, в Своем лице и в Своем естестве неизреченный… от Отца не отделившийся“(§ 8). „И первое рождение истинно, и последнее — рождение в уничижении — твердое и верное“(§ 8). „Он облекся в вечное тело, которое во веки не может ни разрушиться, ни уничтожиться“(§ 14). „Неизреченное рождение, которое было прежде веков, знает только Тот, Кто родился; рождение настоящее, которое не по естеству, знает только благодать Святого Духа“(§ 8). Что время составления таких положений лежит по ту сторону споров об евтихианском или несторианском, афанасиевском, арианском или маркелловом понимании христологии, это P. Loofs’y кажется очевидным. Беглое чтение показывает, как превосходно эти воззрения гармонируют с воззрениями трактатов к Филагрию и к Феопомпу. Наконец, слова: „в вышних от единственного Отца единственный, единородный Сын единого Отца“(§ 8), напоминают символ св. Григория.