Святой Грааль. Во власти священной тайны - [112]

Под пером одного из самых вдохновенных поэтов артуровской тематики, Вольфрама фон Эшенбаха, Грааль интерпретируется как особый объект, через посредство которого Бог проявляет Свою волю на земле. И хотя Вольфрам превращает Грааль в некую таинственную данность, подчеркивая устремленность Парцифаля к полному раскрытию человеческого начала, а не к созерцанию Божества, тем не менее Грааль обязан всем своим могуществом облатке мессы, которую посланник Божий возлагает в него каждый год в Страстную пятницу. У читателей и толкователей поэмы Эшенбаха, по-видимому, не возникало никаких сомнений в сакральной природе реликвии. Но эта сакральная природа, первоначально вдохновленная евхаристией и получившая полное признание лишь два с половиной века спустя после своего первого появления, была переработана и переосмыслена в воображении светских авторов, и фактором, придавшим Граалю его невероятное могущество и притягательность, явился конфликт между великими поэтами той эпохи и их официальным кредо — символом их веры. Мы никогда не узнаем, как закончил бы свою повесть Кретьен де Труа; но возьмите заключительные страницы «Перлесво», «Поисков Святого Грааля», творений Вольфрама и Мэлори: они совершенны во всех отношениях. Это касается и духовной ауры покинутого замка в «Перлесво», и апофеоза Грааля в «Поисках», и достижений Парцифаля на пути духовной и эмоциональной зрелости, и напряженного индивидуального переживания таинства евхаристии в романах Мэлори.

Однако религиозным воззрениям, лежащим в основе повестей о Граале, в начале XVI в. был брошен дерзкий вызов. Вера в реальное присутствие Христа при совершении мессы, с которой всегда ассоциировался Грааль, была резко отвергнута фанатичными христианами, стремившимися возродить истинную веру, свободную от всего, в чем они усматривали идолопоклонство и суеверие. В ответ на это реформаторы внутри самой Церкви, отстаивая незыблемость своих доктрин, предпочитали делать объектом своей критики другие темы и с неодобрением взирали на религиозный энтузиазм широких масс. Начало Реформации явилось тем моментом, когда Грааль исчез из поля поэтического вдохновения; как сказано в одном романе, «и с тех пор никто не дерзал говорить, что он видел Святой Грааль».

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ НОВЫЙ ГРААЛЬ НА МЕСТЕ СТАРОГО Светские фантазии и образы Грааля

ИНТЕРЛЮДИЯ

Средневековый Грааль по природе своей был явлением глубоко религиозным, несмотря на то что он никогда не являлся составной частью официального вероучения Церкви. Сторонники протестантской Реформации XVI в. относились к народным верованиям и неофициальным культам с крайней неприязнью, и Грааль с его сложной фантастической историей вряд ли имел шанс прийтись по вкусу суровым пуританам. Последние не удосужились отделить повести о Граале от общего проклятия, которое они обрушили на все без исключения артуровские романы. Пуританский проповедник Натаниэль Бэкстер, сожалея о недавнем переиздании труда Мэлори, сетовал, что эта книга, помимо прочих аморальных вещей, содержит «простонародную и зловонную повесть о Сангкреале». Точно также и католическая Контрреформация при всех ее попытках возвратиться к строгой канонической вере не имела ни малейшей склонности терпеть подобные маргинальные фантазии.

Даже еще до Реформации существовали авторы, которые воспринимали Грааль как более или менее светскую данность или критиковали книги о нем. Джон Хардинг[286], известный современник Мэлори, начинает свой рассказ о Граале аналогичным образом, повествуя о явлении Священной Чаши на Круглом Столе, что послужило сигналом к началу поисков. Галахад находит «sank roiall» («санк ройал») в Уэльсе после четырех лет поисков. Хардинг, как и Генри Лавлич примерно в то же время, использует ошибочное прочтение — «sang real» вместо «san greal», в результате чего Грааль превратился в «царскую кровь»[287]. Затем Хардинг превращает окончание поисков Грааля в рассказ о Крестовом походе. После обретения реликвии Галахад спешно отправляется в Палестину «по воле Бога и святого Провидения» и становится королем Сарраса, где находит орден «sank roiall», двенадцать членов которого являются аналогом числа апостолов. В этом ордене существует рыцарская присяга, мало чем отличающаяся от присяг светских рыцарских того периода. Однако Хардинга более всего интересует щит Галахада, тот самый щит с красным крестом, некогда принадлежавший Иосифу Аримафейскому. В этом щите автор видит прототип креста св. Георгия и герба Англии. Это тот самый щит, который Персеваль приносит назад после смерти Галахада и вывешивает в Гластонбери над тем самым местом, где похоронено сердце Галахада. Все это имеет куда меньше общего с духовными исканиями рыцарства, чем с прославлением Англии в эпоху упадка, и более конкретно — с защитой репутации Артура от нападок на его имя со стороны шотландских историков, таких, как Джон Фордунский. Шотландцы с особой враждебностью относились к историям об Артуре, которые английский король Эдуард I использовал в качестве обоснования своих притязаний на трон Шотландии. Хардинг горел желанием восстановить репутацию Артура, и его повесть о Крестовом походе Галахада — это попытка переработать историю о Роберте Брюсе, сердце которого тоже было привезено на родину из Палестины. Это странный, не вполне понятный эпизод в истории Грааля, а также свидетельство того, что не все писатели XV в. трактовали эту тему в негативном аспекте.