Святополк Окаянный - [183]

К концу дня он оказался около знакомой хижины.

Летний вечер нежно обнял древний лес. Вечерняя заря красила нежно-розовым цветом далекие облака, и первая звезда уже блистала в выгоревшем небе холодным осколком льда. Все замерло в преддверии ночи, не слышно было даже шороха вечно дрожащих осин. Только играющий мерцающими огоньками костер полусонно потрескивал багровыми углями, блуждая светом по лицам сидящих рядом людей.

Асмус, казалось, не изменился — он был так же сух, как старая ива, возраст которой невозможно определить. Вот только глаза совсем выцвели и побелели в масть седой голове. Он долго слушал повествование Микулы о своей жизни, ни разу не перебив его и не задав вопрос.

Наконец, Микула закончил рассказ. И повисла тишина. Асмус молчал, и Микула, глядя на вечернюю зарю, снова заговорил:

— Я сражался за князя. Я видел много плохих людей, злодеяния которых человеку даже трудно представить. И я увидел, что зло всегда побеждает. Так в чем же смысл жизни?

Асмус задумчиво проговорил.

— Белобог — бог добра, плодородия, бог, сражающийся со злом. Чернобог, бог зла. Но оба они являются частями одного бога, которого мы зовем Род. Бог один, хотя и носит много имен. Его части борются между собой, но если погибнет хотя бы одна часть, то и вторая часть умрет. А потому не может победить ни добро, ни зло. В мире нет зла и добра...

Асмус взял лежавшую рядом веточку и ковырнул угольки в костре. Почерневшие угли выплеснули веселые языки пламени. И Асмус, смотря на огонь, спросил:

— Какой ты видишь смысл в этом огне?

Микула пожал плечами:

— Огонь не имеет смысла, он просто горит, потому что мы его зажгли.

— Это для нас нет смысла. Мы зажгли его, даже не для того, чтобы обогреться. Мы зажгли его потому, что нам так захотелось. А захочется, то мы его потушим. Мы боги для огня, и наша воля ему неведома, — сказал Асмус и спросил: — А какой смысл для самого огня?

— Для огня? — задумчиво переспросил Микула и неуверенно предположил: — Для огня смысл в его горении. Горение его жизнь.

— У Ярины будет ребенок? — неожиданно спросил Асмус.

— Да, — несколько растерянный переменой темы разговора ответил Микула.

— Ну так живи дальше, — загадочно усмехнулся Асмус. — А когда поймешь смысл жизни — приходи, расскажешь мне.

Глава 56

В светлой комнате на полках тесно лежат светло-желтые пергаментные свитки и множество шкатулок из кипарисового дерева с почерневшим от времени серебряным окладом.

За большим столом у окна сидит старый монах Иоакин. Он пишет летопись, начатую почти полвека назад. Он начал с одного листа, но с тех пор прошло много событий, и много скопилось пергаментных листов.

Одно огорчает монаха, после смерти несчастной княгини Юлии давно никто не приходит к монаху и не читает его записей. И кажется ему, что никому не нужна его работа.

Внезапно скрипнула тяжелая дверь, и монах, оглянувшись, видит князя Ярослава. Монах вскакивает и почтительно кланяется.

Ярослав, прихрамывая, входит в комнату. Окидывая комнату взглядом, он удивленно отмечает:

— Однако много ты нацарапал, монах!

Затем он берет первый попавшийся под руку свиток и читает его. Но не дочитав до конца, зло отшвыривает его в сторону.

— Монах, ты спятил?

— Нет. Я пишу правду, — с достоинством отвечает монах.

— Чью правду? — трясется от негодования князь.

— Так правда одна, — смиренно прячет глаза монах.

— Ты лжешь! — Ярослав топнул ногой. — У моего врага Святополка была своя правда, у меня своя. Так пиши же мою правду.

— Но...

— Можешь писать и свою правду, — едко кривит губы князь и добавляет: — Но тогда я прикажу сложить твою правду в одну кучу. А поверх посадить тебя. А затем все это поджечь.

Князь веселится:

— Монах, да ты глуп. В конец концов я победил. Я тебя сытно кормлю и держу в тепле...

Монах, сообразивший, что он находится в одном шаге от страшной смерти, побелев от страха, сгибается.

— Не беспокойся, государь. В летописях будет написано то, что тебе нужно, — угодливо поет он.

— Ну смотри, — небрежно бросает князь и выходит из комнаты. А летописец бросается к записям. Он лихорадочно их читает, многие рвет на мелкие части и бросает в угол, где находится печь. В страхе он уже решил — ими будет топить печь.

Впрочем, через несколько минут он приходит в себя и в медный таз наливает воду. И бросает в воду опасные листы, чтобы смыть с них чернила. Монах рассудителен и хозяйственен — пергамент дорог, зачем его жечь.

Потом на отмытых листах он начинает заново писать.

От греховного же корня зол плод бывает: во-первых, была его мать монахиней, а во-вторых, Владимир жил с ней не в браке, а как прелюбодей. Потому-то и не любил Святополка отец его, что был он от двух отцов: от Ярополка и от Владимира.

В год 6523 (1015)

Когда Владимир собрался идти против Ярослава, Ярослав, послав за море, привел варягов, так как боялся отца своего; но Бог не дал дьяволу радости. Когда Владимир разболелся, был у него в это время Борис. Между тем печенеги пошли походом на Русь, Владимир послал против них Бориса, а сам сильно разболелся; в этой болезни и умер июля в пятнадцатый день, Умер он на

Берестове и утаили смерть его, так как Святополк был в Киеве. Ночью же разобрали помост между двумя клетями, завернули его в ковер и спустили веревками на землю; затем, возложив его на сани, отвезли и поставили в церкви святой Богородицы, которую сам когда-то построил. Узнав об этом, сошлись люди без числа и плакали по нем: бояре, как по заступнике страны, бедные же — как о своем заступнике и кормителе. И положили его в гроб мраморный, похоронили тело его, блаженного князя, с плачем.