Святитель Тихон Задонский в воспоминаниях келейников - [5]
Когда же на него находило искушение, то он говаривал: «Не знаю, куда себя девать, братец; или ты не чувствуешь, что в келлии смрад?» Скажешь: «Я не чувствую». Он скажет: «Возьми дегтю и налей на пол», ибо дегтяной запах любил. Или скажет: «Поедем в Липовку». Село это расстоянием в 15 верстах от Задонска, господ Бехтеревых. Там был и господский дом; господа же сами там не жили. Временем он отъезжал туда и жил там месяца по два и более, где при нем были я и повар. В оном селе священник один был, и служба в церкви отправляема была токмо [42] в воскресные и праздничные дни, в простые же дни преосвященный сам отправлял в доме вечерню, утреню и часы, и при нем я один только бывал и читывал. Дважды и в Толшевский монастырь отъезжал он, именно: в 1771 и 1776 годах; я ж при нем один тамо бывал, ибо я, убогий, отправлял всю его келейную потребность. Он тамо располагался [43] и навсегда жить и кончить жизнь свою; но вода тамо гнилая была и около монастыря все место болотистое, от чего он в великую слабость приходил. Неоднократно он говаривал мне тамо: «Вот здесь на монастырь походит, самая монашеская и уединенная здесь жизнь. Ах! – скажет, – когда бы не вода здесь такая гнилая, не подумал бы я никогда в ином монастыре жить, истину тебе говорю». Он всегда тамо спокойнее мысли имел и всегда веселее был. К литургии и на вечернее пение всякий день ходил в церковь и на крилосе пел, а по воскресным дням, в праздники и во всю Светлую седмицу в трапезу ходил и с монахами кушал (а в Задонском монастыре в трапезе не кушал ни единожды). В Толшевском монастыре в полунощное время один около церкви обхаживал и пред всеми дверьми с коленопреклонением молился и горячие слезы проливал, чего и я зрителем бывал. Прислушаешься, бывало, он читает: Слава в вышних Богу и прочее, также и псалмы святые. Пред западными же дверьми с полчаса и более маливался и паки скорыми шагами в келлию возвращался. Тамо он и в вящих [44] трудах находился, ибо временем сам и дрова рубил. Прикажет мне: «Наточи топор хорошенько и рукавицы свои принеси мне, я дров нарублю себе на печку, авось-либо поразобью [45] кровь себе, может быть, и поздоровее буду». Однажды прохаживался он за монастырем и, пришед в келлию, сказал мне: «Я нашел в лесу лежащую колоду [46], из которой дров воза два или более будет; возьми топор, пойдем и раздробим ее, а то мы, братец, дрова-то покупаем». Мы пошли в лес и начали колоть. Он же разделся и колол в одной рубашке, и говорит мне: «Так я умаялся, даже пить захотел; сходи, пожалуй, в монастырь, принеси квасу». Так он собою подавал мне пример к трудолюбию. Он ничем так не оскорблялся, как когда, пришед к нам, бывало, в Задонске, заставал нас в праздности. Он часто говаривал нам: «Кто в праздности живет, тот непрестанно грешит». Сам же он никогда в праздности не бывал: утром, до обедни, писал душеспасительные книги, которые ныне существуют в свете, и пользуются ими многие, ищущие душевного спасения; а некоторых дознал я, кои от чтения его книг презрели суету мира сего, взяли крест свой и потекли во след Христа. О, сколь многих людей, жаждущих вечного спасения, духовная струя сия напояла в маловременной сей жизни, но и по преставлении его в блаженную вечность напояет своими душеполезными сочинениями! Любовь же его ко всем была нелицемерная: он сказывал, что я-де временем в мыслях своих чувствовал, что всех бы людей обнимал и целовал, а иногда, бывало, ощущал в себе отвращение от всех; искушение сие и нередко чувствовал.
У него всегда простирались мысли ко уединению и пустынной жизни, о чем он часто говаривал: «Если бы можно было, я бы и сей сан с себя сложил, и не токмо сан, но и клобук и рясу снял с себя и сказал бы себе, что я простой мужик, и пошел бы себе в самый пустынный монастырь и употребил бы себя в работу, как-то: дрова рубить, воду носить, муку сеять, хлебы печь и прочее; но та беда, что у нас в России сего сделать не можно». Также говаривал часто и об Афонской Горе: «Тамо многие наши братья, епископы, оставя епархии, живут по монастырям во уединении». Когда же проездом бывали у него из Афонской Горы греческие архимандриты, он много с ними разговаривал о их монастырях и о монашеской жизни и с великим вниманием слушал их; когда же выходили от него, то он благословит их и скажет: «Прощай, возлюбленне, вот мой низкий поклон святым отцам, живущим во Афонской Горе; и прошу тебя, чтобы ты усердно попросил их, дабы они в своих святых молитвах поминали мое окаянство».
