Святилище - [35]

Г.

Хорес прочел написанное, одну-единственную страничку. Сжал листок между ладоней. Некоторое время никто не произносил ни слова.

— Господи Боже, — нарушил молчание Хорес. — На танцах его кто-то принял за миссисипца.

— Думаю, на твоем месте… — начала было Нарцисса. Умолкла, потом спросила: — Хорес, это еще долго будет тянуться?

— Не дольше, чем будет от меня зависеть. Разве что ты знаешь, каким путем его можно вызволить завтра же.

— Есть только один путь. — Нарцисса задержала на брате взгляд. Потом повернулась к двери. — Куда девался Бори? Скоро будет готов обед.

Она вышла.

— И ты знаешь, что это за путь, — сказала мисс Дженни. — Разве что у тебя совсем нет твердости.

— Я пойму, есть она у меня или нет, если скажете, какой путь может быть еще.

— Возвратиться к Белл, — сказала мисс Дженни. — Вернуться домой.

В субботу убийцу-негра должны были повесить без шумихи и похоронить без обряда: одну лишь ночь оставалось ему петь у зарешеченного окна и кричать из теплого непроглядного сумрака майской ночи; потом его уведут, и это окно достанется Гудвину. Дело Гудвина было назначено на июньскую сессию суда, под залог его не освобождали. Но он по-прежнему не соглашался, чтобы Хорес упоминал о пребывании Лупоглазого на месте преступления.

— Говорю же вам, — сказал Гудвин, — у них нет против меня никаких улик.

— Откуда вы знаете? — спросил Хорес.

— Ну пусть, как бы там ни было, на суде надежда все-таки есть. А если до Мемфиса дойдет, что я продал Лупоглазого, думаете, у меня будет надежда вернуться сюда после дачи показаний?

— На вашей стороне закон, справедливость, цивилизация.

— Конечно, если я до конца дней буду сидеть на корточках в этом углу. Подите сюда, — Гудвин подвел Хореса к окну. — Из отеля смотрят сюда пять окон. А я видел, как он выстрелом из пистолета с двадцати футов зажигал спички. Да черт возьми, если я покажу против него на суде, то оттуда уже не вернусь.

— Но ведь существует такое понятие, как препятствие отправлению пра…

— Препятствие кривосудию. Пусть докажут, что это я. Томми лежал в сарае, стреляли в него сзади. Пусть найдут пистолет. Я находился на месте и ждал. Бежать не пытался. Хотя мог бы. Шерифа вызвал я. Конечно, то, что там были только она, я и папа, говорит не в мою пользу. Но если это уловка, разве здравый смысл не подсказывает, что я мог бы найти другую, получше?

— Вас будет судить не здравый смысл, — сказал Хорес. — Вас будут судить присяжные.

— Пусть судят. Это и все, чем они будут располагать. Убитый найден в сарае, к нему никто не притрагивался. Я, жена, папа и малыш находились в доме; там ничего не тронуто; за шерифом посылал я. Нет-нет; так я знаю, что какая-то надежда у меня есть, но стоит хоть заикнуться о Лупоглазом, и моя песенка спета. Я знаю, чем это кончится.

— Но вы же слышали выстрел, — сказал Хорес. — Вы уже говорили.

— Нет, — сказал Гудвин. — Не говорил. Я ничего не слышал. Ничего об этом не знаю… Подождите минутку на улице, я поговорю с Руби.

Вышла она через пять минут. Хорес сказал:

— В этом деле есть что-то, чего я пока не знаю; вы оба чего-то не говорите мне. Ли предупредил вас, чтобы вы не говорили мне этого. Я прав?

Женщина шла рядом с Хоресом, держа на руках ребенка. Ребенок то и дело хныкал, его худенькое тельце судорожно подергивалось. Она вполголоса напевала ему и качала, стараясь успокоить.

— Должно быть, вы его слишком много носите, — сказал Хорес. — Возможно, если б вы могли оставить его в отеле…

— Я считаю, Ли сам знает, что ему делать, — сказала женщина.

— Но ведь адвокату нужно знать все обстоятельства, все до мелочей. Он сам решит, что говорить и чего не говорить. Иначе для чего он? Это все равно что заплатить дантисту за лечение зуба, а потом не позволить ему заглянуть вам в рот, понимаете? Вы же не поступите так с дантистом или врачом?

Женщина, ничего не ответив, склонилась к ребенку. Ребенок хныкал.

— И более того, существует такое понятие, как препятствие отправлению правосудия. Допустим, Ли показывает под присягой, что там больше никого не было, допустим, присяжные собираются его оправдать, что маловероятно, и вдруг обнаруживается человек, видевший там Лупоглазого или его отъезжающую машину. Тогда они скажут: раз Ли не говорит правды в мелочах, как верить ему, когда речь идет о его жизни?

Они подошли к отелю. Хорес распахнул дверь. Женщина даже не взглянула на него.

— Я считаю, Ли виднее самому, — сказала она, входя.

Ребенок зашелся тонким, жалобным, мучительным криком.

— Тихо, — сказала женщина. — Шшшш.

Айсом вез Нарциссу с вечеринки; было уже поздно, когда машина остановилась на углу и подобрала Хореса. Начинали зажигаться редкие огни, мужчины, поужинав, неторопливо тянулись к площади, но убийце-негру было еще рано начинать пение.

— А ему надо бы поторопиться, — сказал Хорес. — У него остается только два дня.

Но убийца еще не появлялся в окне. Тюрьма выходила фасадом на запад; медно-красные лучи заходящего солнца падали на захватанную решетку и на маленькое бледное пятно руки, ветра почти не было, и вытекающие из окна голубые струйки табачного дыма медленно расплывались рваными клочьями.