Святая Русь. Книга 2 - [109]

Недавно, глянув в полированное зеркало, увидел Киприан, что уже весь поседел. Посеклись волосы, начала обнажаться, как осина осенью, макушка головы, каштановая некогда борода стала серой… Нет, не должен он ждать здесь Пименова приезда! Чувствует, чует, что не должен! Надо уезжать в Литву! Надобно доказать, что ты по-прежнему надобен, что без тебя не можно обойтись на православной церковной ниве! Иначе вся его жизнь перечеркнута, прожита попусту. Киприан открыл глаза. Осел давно умолк, но все так же слышался за окном оживленный крикливый разговор. Папандопулос все еще продолжал торговаться с прижимистым экономом.

Киприан встал. Взял посох. Надо было снова идти к главному нотарию, потом в секрет хартофилакта уговаривать синклитиков, льстить патриарху, единовременно угрожая полным отпадением Литвы в латинство… Выходя со двора, он уже совсем оправился, твердо пристукивал посохом, распрямились плечи, и, словом, это был хотя и поседелый, но тот, прежний, деятельный и властный митрополит русской части Литвы Киприан, которого привыкли видеть и которого в пору свою слушались и уважали князья. Подымаясь в гору, он опять узрел, и опять огорчился дозела, несносную башню Христа на той стороне Золотого Рога, в Галате. Подумалось: стали бы русичи терпеть таковое поношение у себя под Москвой? Ой ли! Давно бы уже и взяли Галату приступом, и разметали ихние твердыни… А греки терпят! И что, почитай, вся торговля в Галату перешла, терпят тоже. «Умирающему не можно помочь!»

— сурово заключил он про себя, властно ударяя посохом по плитам городской улицы и бегло осеняя крестным знамением кланяющихся ему горожан. Нет, не будет он ждать, когда его, как козла, повлекут на заклание! И он еще станет митрополитом всея Руси!

В секретах патриархии Киприан узнал о приезде из Москвы игумена Федора Симоновского и обрадовался тому неложно, хотя этот приезд и осложнял многое, начиная от задуманного бегства в Литву. С Федором следовало встретиться не стряпая, чтобы, по крайней мере, выяснить нынешние намерения великого князя Дмитрия.

Вечером они сидели в Киприановой келье Студитского монастыря. Федор ел, а Киприан, лишь отламывая время от времени кусочки хлеба от пшеничной лепешки, сказывал константинопольские новины.

— …Недавно даже наш келарь обмолвился, — с горечью говорил Киприан.

— Что Бог един, и напрасно-де наши иерархи воюют с католиками! Надобно признать унию, как сделал император, и тогда-де фряги помогут грекам противу турок…

— Не помогут! — сурово возразил Федор, прожевывая хлеб с тушеной капустою и обтряхивая крошки с бороды.

— Да, не помогут! — отозвался Киприан. — Но поди объясни это людям, которые стали считать, что все в руце Господней и что жизнь идет по заранее начертанной стезе, ведомой Всевышнему, и потому, мол, не надобно прилагать никаких усилий даже к одолению на враги. Произойдет лишь то, что предуказано свыше.

— Похоже, нынешние греки, стойно латинам, приняли Ветхий Завет вместо Христова учения, как и многие еретицы в землях католических! — твердо припечатал Федор, отодвигая от себя опустошенное глиняное блюдо. — Из кого будет состоять синклит? — вопросил он почти без перехода, не давая Киприану вновь побродить вокруг да около.

Киприан понял, что беседа приблизила к самому главному, и внутренне поежился.

— Дакиан вельми стар… — начал он перечислять. — Обязательно будут епископы и митрополиты из ближних городов: Гераклеи, Мистры, Салоник, будет и никейский митрополит… Его мерность хочет создать вид того, что решение синклита свободно от чьих-то влияний… — В голосе Киприана прорвалась невольная горечь. — Слава Господу, меня, кажется, отпускают в Литву, укреплять тамошних православных в днешнем обстоянии… — Пимена могут поддержать многие (Киприан начал перечислять) в том случае, конечно, ежели…

Федор нетерпеливо кивнул головой. Вслух говорить о подкупах и взятках в секретах патриархии, как и о недостойном поведении василевса, не стоило. Пимен, разумеется, приедет со средствами! Вот куда, а не на восстановление храмов и художество иконное пойдет русское серебро! — в тихом бешенстве подумал про себя Федор. — И эти пакости Пименовы, симония и подкупы, также, скажут, предначертаны Господом? Гнев подвигнул его задать тот вопрос, коего он прежде не мыслил было касаться или намеривал скользом задеть в самом конце беседы:

— Как, умер Дионисий?

Наступило молчание. Дневной жар, раскаливший камни двора, теперь, к вечеру, отдававшие свое тепло, начал наполнять прохладную днем келью духотой. Лоб Киприана блестел, покрываясь потом то ли от жары, то ли от трудноты Федорова вопрошания.

— Я ничего не мог содеять… — тихо ответил наконец Киприан. Опять наступило молчание.

Федор не спрашивал, ждал.

— Я знаю, что виноват! — с усилием высказал Киприан, подымая чело.

Федор смотрел на него без улыбки, угрюмо. Думал.

— Суздальский архиепископ был вельми стар! — осторожно добавил Киприан, пуская первую пробную парфянскую стрелу в покойного соперника. Федор глянул еще угрюмее. Помолчал, высказал:

— Так или иначе остаешься ты!

Это был и приговор, и прощение. Киприан сделал лучшее, что мог — промолчал.