Говорю ей: “Ульяна, пощади хоть детей, как им жить потом, полудурками?”
Улыбается безмятежно, улыбка-то щербатая, зубы передние от постов и припадков повыкрошились. Кликуша проклятая, дурная баба. Мне, дескать, грешнику, не понять, как приятно душу без остатка отдавать Богу. Ее зовут голоса небесные.
Умирала она долго, взглянул раз на нее ночью – думал, сама смерть пришла. Лицо иссохло, кожа будто восковая, глаза безумные, зубы выпали, рот как темная яма. Шевелит губами, молится.
Смердело от ее постели необычайно, дело было летом. Когда на погост ее несли, люди на меня глядели с укоризной: не уберег, Тимофей, жену, святая она была. Одна старушка так и сказала: “Праведников Господь первыми прибирает, а тебе, собачий сын, грешник, Иуда поганый, жить да маяться”. Убил бы старую ведьму.
Взял через год в жены полюбовницу свою, Марфу, родом из Пскова. Красивая женщина, добрая, до сих пор благодарю Господа за то, что мне ее дал. Не изменял ей ни разу. Соседи в глаза ей плевали, принародно называли бл...дью. В церковь не пускали дальше дверей.
Марфа неплодна была, так священник с амвона объявил: “Господь ей чрево заключил за блудодейство”. Дети мои ее возненавидели сразу, хоть и ласкова была она с ними, и баловала ежечасно. Мать родная розгами била за каждое поперек сказанное слово – ту любили до беспамятства.
Олёша, сын, грамоте обучился скоро. Вести дела помогал. Дочь, Иринка, четырнадцати лет запросилась в монастырь – не пускал, так всем женихам отказывала. Насильно выдавать не стал, помнил себя.
Из-под могилы Ульяниной забил прошлым летом чудотворный источник. Какая-то бабка убогая этой водой глаза себе исцелила. Хромец, окунув туда ноги, ушел без костылей. Не верю я в это. Знаю этих слепцов, глаза закатят под лоб – и бельма. А хромые и вовсе мошенники. Видел раз того хромца, лета три назад. Шел по дороге с костылями под мышкой. Меня заметил – захромал. Из дальнего села приехала женщина, сына привезла, у него ноги отнялись – не помог источник. Так слух пошел, будто она со мной жила, пока жива была Ульяна. Оттого, говорят, Господь ее через сына наказал.
Олёша хочет, чтобы мать причислили к лику святых. Пишет ее житие, а не знал ведь ее почти, дитем был неразумным, семи лет от роду. Расспрашивает соседок, батюшку, всех, кто ее знал. Говорит, в монастырь пошел отмаливать мои грехи. О душе моей сокрушается.
Соседи всюду перешептываются: “Не заслужил Тимофей такого счастья”.
