Святая грешница - [28]

Он предложил однажды Клеофону приблизиться к Миррине, которую находил восхитительной. Опыт подсказывал ему, что она охотнее примет ухаживание двух мужчин, чем одного. Миррина отнеслась к ним с полным равнодушием, думая только о Феоктине, о гибели которого она все еще ничего не знала. У Аристодема не хватало духу нанести ей удар, а кроме того, он спрашивал себя, какая ему от этого может быть польза. Очень часто с ней беседовал Онисим, который не понимал ее упорства и нежелания признать себя христианкой.

– Во всяком случае, – говорил он ей, – горе, постигшее тебя, послано свыше. Ясно, что ты отмечена небом… Ты – уже христианка, благодаря ниспосланным тебе страданиям! Надо, чтобы ты стала ею по доброй воле. Наслаждения, которые ты вкусила, нечисты и преходящи; блаженство будущей жизни вечно.

Она слушала его с видимым нетерпением, прислушиваясь в его речах только к тому, что напоминало ей о прошлом, к которому Онисим относился с таким презрением.

– Феоктина нет! – бормотала она. – Его нет со мной… Но все же он всегда стоит у меня перед глазами… Бывало, под вечер я выходила к нему навстречу и ждала его на горе, над Коринфским заливом. И я искала глазами корабли, которые входили в порт, потому что я не люблю моря без судов: оно похоже на лицо без всякого выражения, и мне делается страшно при взгляде на него. Но в заливе почти всегда были какие-нибудь суда или лодки рыбаков. Со своими красными парусами они точно висели между прозрачной поверхностью воды и ясным небом. Казалось, они украшали море к его приходу, точно так же, как я украшала для него свое лицо румянами. Иногда море бывало синее, ярко-синего цвета с искорками на волнах. Временами оно бывало бледно-лазоревое, без ряби, неподвижное, точно утомленное и презирающее всех… И тогда оно походило на женщину, которую слишком много любили, окружали почестями и вниманием; ей все надоело, даже ее собственная красота… Я думала: «Я никогда не буду такой женщиной! Мне никогда не надоест быть любимой им, не надоест быть красивой». Он был со мной, я любила его, и мимолетная мысль, синева моря, отражение неба на волнах, запах водорослей, который приносил ветер, – все напоминало мне о том блаженстве, в которое я погружусь, когда он заключит меня в свои объятия.

– Он придет! Он непременно придет! Иначе быть не может. Пусть он придет сегодня ночью и прижмется ко мне. И тогда, о богиня любви, возьми меня, скрути меня, брось к ногам моего господина, чтобы я стала им, им одним!

И тем не менее она питала уважение к мужчине, кто бы он ни был. Она всю свою жизнь прожила, повинуясь его голосу, его желаниям. Онисим терпеливо выслушивал ее стоны и плач. Потом он опять говорил с ней ровно и ласково. Но, как только ему казалось, что она прислушивается к его словам, он начинал говорить горячо, с необыкновенной силой.

– До этой минуты ты ошибалась в себе. Твое отчаяние показывает это. Ты привязана к другому рабству, к служению божественной любви, которая никогда не проходит. Все, что ты испытала до сих пор, – ничто! Подобно тому, как тень человека на стене является уродливым и временным изображением его тела, так и чувственные наслаждения являются слабым и неверным отражением бессмертных радостей души. Постарайся вообразить себе, чем будет для тебя любовь вечного бога, который весь – красота, могущество, который весь мир держит в своей деснице, подобно тому, как твой возлюбленный держал в руках камень. И, подумай, этот бог снизойдет на тебя и наполнит собой все твое существо!

Она качала головой:

– И только-то? Ты веришь в бессмертие души! А веришь ты в переселение душ? Иногда я начинаю верить в него. Мне кажется, что когда-то, очень давно, одна женщина любила мужчину, как я – Феоктина. Быть может, она была такая же куртизанка, как я. Быть может, наоборот, она была одной из тех добродетельных женщин, о которых ты постоянно говоришь мне. Она жаждала принадлежать этому человеку, но у него не хватало мужества решиться на этот шаг. И она позволила обмануть себя, точно так же, как ты хочешь обмануть меня. И вот теперь душа ее терзается сожалением, раскаянием – жгучей жаждой этой неудовлетворенной любви. И она решила удовлетворить ее через меня. Я любила, я отдавалась ради нее и ради себя самой. Я любила за всех женщин, которые страшились любви.

– Эти мысли – искушения дьявола, – заметил Онисим.

– Чью ложь породил дьявол: твою или мою? На эту тему можно проговорить целые тысячелетия. Но жизнь людей – это не мечта. У нее есть один закон, и исполнять его – это уже счастье: жизнь создана, чтобы ею жили! Ты живешь, любишь, ты чувствуешь, как у тебя вырастают ветви, которые продолжают твою жизнь… И в действительности смерти нет. Вот о чем я всегда думала! Ты говоришь мне о бесконечном блаженстве божественного обладания? Я оторвана от человека, рабой которого я сделалась, и я жалею теперь только об одном: что он не оставил мне жизни, которая шевелилась бы во мне, воскрешая в себе и его и меня. Вот в чем женщины моего племени видят для себя счастье и истину! Такова была вера эллинов. И я чувствую, что все, что бы ты ни говорил мне, неверно, потому что это не то.