Священная ночь - [27]

Говорила я искренне. Радость и в самом деле наполняла мне сердце. Вот уже двенадцать дней, как мы не беседовали. Но постепенно все возвращалось на свои места, хотя Сидящая по-прежнему дулась. Она нагружала меня работой по хозяйству, желая таким способом напомнить о моих обязанностях прислуги. Зато Консул с самого начала относился ко мне иначе. Я не была при нем ни нянькой, ни сиделкой. С помощью всевозможных мелких ухищрений Сидящая пыталась оторвать меня от Консула. Положив в углу кухни матрас, она сказала, что отныне мое место здесь. Я не стала возражать. Она была хозяйкой. А мне это, в общем-то, было безразлично. Спать среди кастрюль, под открытом небом или в комнате со всеми удобствами — какая разница? Мне ведь не надо было перетаскивать вещи. И вот я спала на кухне и видела чудесный сон о каком-то путешествии, о корабле и купании в чистой воде.

Наутро я услыхала спор Сидящей с братом. Произошел короткий, но резкий разговор. Было ли это частью сценария, придуманного в связи с моим присутствием в их доме? Или же то была одна из вспышек гнева слепого, к очередному пристрастию которого отнеслись без должного уважения? А может быть, он упрекал сестру за то, что она переселила меня на кухню… Честно говоря, мне не хотелось этого знать. Я не собиралась вмешиваться в их дела и потому помалкивала, считая, что внимания, которое проявлял ко мне Консул, вполне достаточно. В конце концов, я была здесь чужой, скиталицей без роду и племени, без документов, без багажа, явившейся неизвестно откуда и направлявшейся неведомо куда. К тому же мне было далеко не безразлично, что меня приютили в первые дни моего скитания. Не говоря уже о встрече с этим сложным, просвещенным и внушающим робость человеком — ведь встреча эта стала главным событием в моей жизни (тут я не делаю разницы между прошлой своей жизнью и нынешней), со всем, что в этой жизни накопилось, позналось и разрушилось.

Вечерами, перед тем как лечь спать, я мыла посуду и наводила порядок на кухне. Компанию мне составляли тараканы и муравьи. Обычно даже в богатых семьях прислуга спит на кухне. Этим изгнанием Сидящая недвусмысленно определяла мое положение и границы дозволенного.

Однако длилось оно недолго. Как-то вечером ко мне зашел Консул и предложил занять прежнюю мою комнату. Я отказывалась. Он настаивал, потом заявил:

— Это приказ!

— Ваша сестра…

— Да, я знаю. Я говорил с ней об этом. Она сожалеет. Ей сейчас нездоровится. Ревматизм замучил, поэтому она в плохом настроении.

— Я повинуюсь вашей сестре. Это она поселила меня здесь, и она должна указать мне мое новое место в доме.

— Вы, конечно, правы. Но не в этом дело. Прошу вас…

Затем после недолгого молчания, во время которого, я чувствовала, Консул подыскивал нужные слова, чтобы сказать мне нечто важное, он добавил:

— Мне не нравится, что вы так далеко, в этой комнате, пропахшей жиром и разогретой пищей.

В этот момент появилась Сидящая. Волосы у нее были распушены, вид усталый.

— Он прав. Тебе не следует здесь оставаться.

И она тут же исчезла.

На террасе стоял маленький столик, на нем — чайник и два стакана, рядом лежала трубка с кифом. Консул пригласил меня составить ему компанию и проговорил добрых полночи:

— Я видел волшебные земли, где деревья склонялись, давая мне тень, где шел хрустальный дождь, где разноцветные птицы летели впереди, указывая мне путь, где ветер нес благоухающие ароматы, земли с прозрачной корой, где я проводил в одиночестве часы и даже целые дни. Я повстречал там пророков с веселой душой, друзей детства, которых давно потерял из виду, девушек, в которых влюблялся, когда был маленьким, я гулял в сказочном саду, где не было ни ограды, ни стражника. Шагал по листьям водяных лилий, широким, словно ковер. Спал на скамейке, и никто не трогал меня. Сон у меня был хороший, то есть глубокий, крепкий, покойный. Я ни о чем не тревожился, был в ладу с самим собой и другими. Но если сказать вам правду, другим не было доступа в эти края. Потому-то они и казались мне волшебными. Люди проходили мимо, не останавливаясь. Они куда-то спешили. Я же шел медленно, дивясь великолепным краскам, разливавшимся по небу, когда спускались сумерки. Я заметил, что все люди идут в одном направлении. И решил последовать за ними из любопытства и еще потому, что не имел определенных занятий. Все они останавливались перед ангаром на выходе из города. Вокруг не было ни домов, ни деревьев, ни лугов. Ангар, выкрашенный в голубой цвет, возвышался посреди лишенной зелени просторной площадки. Входили туда в одну дверь, а выходили в другую, нагруженные множеством пакетиков. Это было забавно.

Подобно остальным, я встал в очередь, сам не зная зачем. Примечательно также, что все были дисциплинированны. А у нас, как вам известно, сознательность встречается не часто. Войдя, я увидел гигантские плакаты над огромными полками. На каждом плакате значилась одна из букв алфавита. Ангар этот оказался складом слов. То был словарный запас города. Люди приходили запастись словами и даже целыми фразами, которые могли понадобиться им в течение недели. Причем там собирались не только немые или заики; попадались и такие, кому попросту нечего было сказать, кто без конца повторялся, не отдавая себе в этом отчета; были там болтуны, которым не хватало слов, и те, кто являлся с каким-нибудь словом на кончике языка и, чтобы отыскать это самое слово, гляделся в зеркало, попадались такие, кто зачастую делал все наоборот и ошибался полкой: их брал на свое попечение провожатый; а некоторые любили мешать слоги, уверяя, будто изобретают новый язык. Словом, ангар бурлил, как котел на огне. Я разгуливал по коридорам. Мне встречались сложенные в кучу слова, покрытые слоем пыли, которыми никто, видимо, не пользовался. Целые груды слов, до самого потолка. Должно быть, они не нужны больше людям, подумал я, либо желающие запаслись ими и сложили здесь впрок. Из ангара я вышел через служебный вход, скрытый в стене с полками, куда были свалены разбитые, попорченные слова, а также старые, затертые, которые никто уже не употребляет. Предоставляю вам догадываться, что это за слова, и умалчиваю о грубых словах, помешенных в темном углу и покрытых ярко-красной материей. Как во всех волшебных сказках, я толкнул дверь и очутился в просторном освещенном подвале, где расхаживали женщины — брюнетки, блондинки, рыжие, причем все молодые, и каждая представляла определенный тип красоты, ту или иную страну, расу. Они расхаживали там, но не общались друг с другом. Некоторые сидели и дремали. Другие же суетились, демонстрируя свои достоинства. Эта огромная территория под землей была библиотекой города. Со мной вдруг заговорило очаровательное создание: «В двадцать два года я закончил курс наук в Гёттингенском университете. Мой отец, министр курфюрста (пауза), хотел, чтобы я объездил наиболее примечательные страны Европы…»