Священная ложь - [6]

Когда утром зажигается свет, я, шатаясь, сползаю с койки и бреду вслед за Энджел в столовую, где меня ждет жидкая овсянка в синем пластиковом стаканчике; ее приходится вливать себе в рот, запрокидывая голову. Девочки с шумом собирают книги с тетрадками и отправляются на учебу, а я одна возвращаюсь в камеру. В конце коридора стоит надзирательница, наблюдающая за каждым моим шагом, но я украдкой все-таки выглядываю в крохотное окно, забранное решеткой. В стекле отражается мое лицо: запавшие глаза и волосы, рассыпанные по плечам спутанной коричневой шалью.

В камере меня уже ждут. Вокруг полная тишина – значит, на этом уровне не осталось ни души: только я и мужчина, невозмутимо, как у себя дома, сидящий на низком табурете возле койки. Он держит карандаш и постукивает им по желтому блокноту на коленях.

Дверь с жужжанием отъезжает в сторону.

Мужчина встает. Я вдруг чувствую вкус фруктового ароматизатора, а перед глазами всплывают картинки из зала суда в тот день, когда мне зачитывали приговор.

– Доброе утро, – говорит мужчина и жестом указывает на койку. – Садись.

Я медленно подхожу и забираюсь на матрас, поджимая ноги. Мужчина снова впихивается в тесное пространство между унитазом и койкой. Табуретка низкая, колени у него торчат. Я смотрю на исписанный блокнот. Жаль, не могу прочесть ни слова.

– А я вас знаю, да?

– «Старбёрст», – соглашается тот.

Я киваю.

Мужчина морщится:

– Адский тогда выдался денек…

От первого слова меня передергивает – вспоминается все, чему учил нас Пророк, утверждавший, будто ад находится в самом центре планеты и плохие люди целую вечность мучаются там во тьме, слыша крики других истязаемых.

– «Адский» – не то слово.

– Меня зовут доктор Уилсон.

Он протягивает мне пластиковую карточку. На фотографии у него одутловатое лицо, галстук затянут под самое горло, а губы строго поджаты. В уголке даже с моим уровнем грамотности удается разобрать три буквы: «ФБР».

Так и подмывает спросить, с чего бы ФБР заинтересовалось простыми побоями. Затем я неожиданно вспоминаю, что замешана и в другом преступлении, гораздо более серьезном. Хоть Пророк и лежит сейчас в окружном морге или где-то еще, он все равно никуда не делся. Так и будет всю жизнь висеть у меня за плечом и громыхать цепями, изрыгая желчь, пока вконец не убьет, как и намеревался.

Перевожу взгляд на мужчину. Не знаю, сколько ему лет. Люди здесь выглядят иначе, не так, как в Общине, где холодные ветра и слепящее солнце быстро превращали молодых в старых, а стариков – в покойников.

– Вы детектив?

– Судебный психолог.

Я щурюсь.

– Это как?

– По-разному. Обычно моя задача в том, чтобы разговаривать с людьми.

– Вроде советчика?

– Можно и так сказать.

– Мне советчик не нужен.

Мужчина улыбается.

– Хорошо, что я здесь не за этим.

– И кстати, я не люблю говорить о своих чувствах.

– Я тоже, – соглашается он. – О чем угодно, только не о чувствах.

Этот тип шутит? Джуд частенько пытался вызвать у меня улыбку, и когда ему удавалось, принимался сыпать шутками, будто раздувая угли и заставляя хихикать так, что эхо разносилось по всему лесу, затыкая птиц. В Общину я потом возвращалась ближе к ночи, украдкой, чтобы никто не заметил улыбки в уголках губ.

Зря я думаю про Джуда. Мужчина в камере не спускает с меня взгляда.

– Зачем я нужна ФБР?

– Местная полиция больше не занимается расследованием событий в Общине. Дело передали нам.

– То есть… это… – я машу между нами культей, – это все из-за Общины? Из-за Пророка?

– Из-за тебя. Мы в ФБР внимательно изучили твое дело. Мое начальство, как и тюремный комендант, сочли приговор слишком суровым и решили, что ты заслуживаешь особого отношения. Меня назначили следить за твоим психическим здоровьем, пока ты находишься в заключении.

– Так вы здесь из-за моего психического здоровья? – спрашиваю я. – Или чтобы собрать против меня улики? Я прошла через суд и знаю, чем зарабатывают люди вроде вас. Вы просто хотите залезть мне в голову.

Мужчина смеется.

– О, в этом уже нет необходимости. Я все понял о тебе еще в ту минуту, когда ты зашла в зал суда с конфеткой во рту.

* * *

Отец учил меня, как определить, что тебя обманывают; его уроки весьма кстати сейчас, во время разговора с доктором Уилсоном.

Отец любил делать ставки на собачьих бегах. Казино терпеть не мог – говорил, что ногой туда не ступит, поскольку другие игроки жульничают, а крупье подтасовывают карты. А вот бега ему нравились, потому что там все зависело лишь от его интуиции и проворства собак и никто не мог обманом отобрать с трудом заработанный выигрыш. Иногда он брал меня с собой, обычно ночью, когда запахи желтого пива били в нос, а металлическое сиденье холодило ноги. Вокруг больших прожекторов кружили стаи белых мотыльков, норовящих подобраться ближе к лампе.

– Почему они лезут к свету? – однажды спросила я у отца.

– Потому что они думают, это солнце, – ответил тот. – Они не видят разницы.

Именно там отец рассказал мне, как распознавать ложь. У вруна всегда тоскливое выражение глаз, и его байки слишком складные. Потом отец такие разговоры не заводил. Но я ничего не забыла. Потому что все, о чем он рассказывал, слишком сильно напоминало о Пророке.