Своя земля - [47]

Георгий Данилович, склонив голову набок, внимательно рассматривал Ламаша. От него не укрылось, что Владимир Кузьмич не только рассержен, но и очень обижен, и ему была понятна эта обида: почти два года председательствует в «Заре мира» и сегодня в первый раз возвращается с бюро со строгим выговором. Его острые, тщательно выбритые скулы малиново пламенели, обычно ровный басок срывался почти на крик. Протасов заметил и болезненную судорогу, пробегавшую внезапно по его лицу, и с сочувствием заключил: «Нелегко ему, трудно перебарывает гордость», но тут же подавил это непрошеное чувство, иначе какой же смысл имело все то, что несколько минут назад произошло в этом кабинете, да и принятое по его предложению решение бюро было еще свежо в памяти. Желая показать, что разговор окончен и он не одобряет его, а обсуждать больше нечего, Протасов поднялся и строго сказал:

— Не все, что было сказано здесь, запоминай, однако ты подумай хорошенько, среди пустых слов и золотые проглянут. А со свеклой хитрить не советую, есть указание обкома, спуску не будет, так и знай… Ну, давай лапу и уходи, у нас еще много вопросов на повестке.

У двери он остановил Владимира Кузьмича и неожиданно задушевно сказал:

— Долго не увижусь с тобой, на той неделе на курорт еду.

— Двадцать футов под килем, как говорят морячки, — пожелал Ламаш. — А куда едешь?

— В Сочи. Нежданно-негаданно вышло. Я ведь на осень рассчитывал, думал взять отпуск и побродить с ружьишком. Боюсь, мой легаш дворовой утки от дикой не отличит.

— Ну, это не велика беда! В любую субботу приезжай — покажу угодья, и с ружьишком побалуешься, и на рыбалку сходим. Богатые места у меня на примете. Только уговор: все скрыть от Галины Порфирьевны.

Они посмеялись немного, и Георгин Данилович легонько подтолкнул Ламаша к двери.

Владимир Кузьмич вышел из райкома. Только на улице он вспомнил, что Климов где-то ожидает его. Однако проходя по коридорам райкома, он не встретил председателя «Восхода», значит, тот так и не дождался. Надо было искать какой-нибудь попутный транспорт, чтобы вернуться в Долговишенную.

Владимир Кузьмич любил пройтись по городу. Под каблуками приглушенно цокает асфальт, приятно почувствовать ногою не рыхлые комья пахоты или пыльный проселок, а твердую плоскость, от которой и пахнет как-то особенно: чуть-чуть пыльцой и гарью машинного масла. Недавно по улице проехала поливальная машина, и обе стороны дороги блестели. Редкие прохожие брели по улице в жаркий послеполуденный час. За оградами и заборами в солнечно-беззаботных садах под молодой зеленью деревьев лежали сквозные тени, и лица у встречных были беззаботные, распаренные. Походкой манекенщицы мимо прошла девушка с охапкой белой сирени в руке, и на Владимира Кузьмича пахнуло сложным запахом — духов, пудры и сирени. Он повел носом и обернулся, чтобы еще раз взглянуть, как стройные ножки постукивают каблучками по асфальту, — давно не видел таких красивых девчонок. Через дорогу перебежали два мальца, перегоняя один к другому консервную байку, словно футбольный мяч. Городок жил своей жизнью, так непохожей на жизнь деревень. А ведь они рядом, выйди на окраину — и тут же, за оврагами, поля, поля, поля. Нет им конца и края, зелеными волнами набегают они на городок, и если бы не асфальт, ворвались бы на улицы. Сейчас поля страдают от зноя, дышат тяжко, как горячечный больной, но горожанам нет печали до них, — они насыщаются теплом и ароматом подступающего лета.

Страдая от сознания своей беспомощности, Ламаш размышлял о том, что произошло на заседании бюро. Конечно, досевать придется. Выговор — это накладные расходы, иные председатели и до десятку имеют, свыклись с ними. Ну что ж, привыкнет и он!..

Владимир Кузьмич шел торопливо, ничего не замечая ни впереди себя, ни по сторонам, с забредшими в тупик мыслями. А досевать все-таки придется, как ни крути, а придется. Главное — потеря времени, осуждающее молчание колхозников. Но в конце концов и с этим можно смириться, — руки не лежат к делу, когда знаешь, что все пойдет насмарку.

Задумавшись, Владимир Кузьмич не слышал, как его окликнул Климов. Только вторичный, более зычный зов привел его в себя. Борис Сергеевич Климов стоял в открытом окне второго этажа чайной, кулаком грозил Ламашу, хмуря брови и перебирая губами, точно беззвучно ругался.

Заняв отдельный кабинет, где обычно встречались те, кому не хотелось быть на виду у посетителей чайной или кому требовалось остаться с глазу на глаз, Климов около часа прождал Владимира Кузьмича. Он встретил его на пороге, ворча:

— Куда запропастился? Жду-жду, все жданки проел, у меня в брюхе барабанную зорю давно отыграли, а без тебя начинать не хотел. — Высунув голову за дверь, он закричал нетерпеливо: — Зоя! Зоечка!

Тотчас же пришла официантка — большеглазая девушка с белоснежной кружевной наколкой на голове, с милыми ямочками на пухлых щеках.

— Зоюшка, золотко мое, давай все, что заказывал, и бутылочку остуженной. Только побыстрее, пожалуйста, — сказал Климов и, повернувшись к Ламашу, спросил: — Для начала одной хватит, как думаешь?

— Делай, как знаешь. — Владимир Кузьмич снял пиджак и повесил на спинку стула.