Своим путем - [4]

Братья взялись вместе за дело и вскоре пошли в гору. В четырнадцатом году — перед самой войной — купили дом в Ростове. В доме сразу водворилась черная бабка Сопруниха.

Удачливо начали свою жизнь сыновья бабки Сопрунихи. Упорно добивались они своего места среди новых хозяев России — дельцов и промышленников.

Степан по старинке уповал на хитроумные торгашеские сделки. «Не обманешь — не заработаешь», — говаривал он. Федор уже понимал, что настоящая, «большая» дорога — это бурно развивающаяся промышленность России. Федор открыл в Ростове мастерские по ремонту первых автомашин, подумывал о собственном автомобилестроительном заводе и торопил брата Степана, который обещал достать необходимый для начала капитал.

С раздражением видел Федор, как, опережая его мечты, иностранные фирмы открывают свои заводы в Донбассе. Он боялся богатых и опытных иностранцев, завидовал им и уже требовал защиты «русских» интересов. «Автомашины марки «Сопрунов и сыновья», — напевал он, подбрасывая своего первенца, и весело смеялся, когда голые ягодицы взлетали высоко над его фуражкой со значком инженерно-технического института. Он был молод, здоров, умен и знал, что пойдет далеко.

С иронией следил Федор за торгашескими сделками брата Степана и добродушно посмеивался над «толстовскими идеями» своей Маруси, которая после смерти первого ребенка пошла работать врачом в больницу.

— Всех больных не вылечишь и всем несчастным не поможешь, — говорил он. — Впрочем, делай как знаешь. Лечи себе бесплатно. Твой заработок не нужен. Я семью обеспечу. С лихвой.

Среди знакомых Федор слыл человеком прогрессивным и интеллигентным.

Грянула Февральская революция.

«Эге! — решили братья. — Наше время настало».

Впрочем, после Октября братья отстранились от событий. Они ждали, когда кончится смутное время. С победой большевиков рухнули честолюбивые планы сыновей бабки Сопрунихи.

Когда Степан понял, что разорен, он напился, взял ведро с краской, вышел за ворота, созвал собак со всей улицы, вымазал им морды красной краской и пустил по городу.

Федор не стал заниматься пустяками. Скрыл боль по несбывшимся надеждам, подумал и решил: «Надолго закрыта дорога для меня, надо уезжать».

Братья условились: Степану оставаться в Ростове и сторожить дом и мастерские, которые отобрала Советская власть, Федору ехать на время за границу.

— Езжай с богом, Федор! — напутствовала бабка Сопруниха. — Я здесь присмотрю.

Федор переехал в Москву. В 1922 году ему удалось получить латвийское гражданство и выехать в Латвию, оттуда в Германию и Францию. С ним уехали жена и двое мальчиков: пятилетний Федор и трехлетний Александр.

Старшим был я.

О тех годах у меня почти не осталось воспоминаний. Помню высокую черную бабку Сопруниху, ее жесткую кровать. Помню потому, что не раз летал с этой кровати вниз головой. Смутно помню еще, а может, мне об этом рассказывали, как бабка, когда я тяжело болел дизентерией, отняла меня у матери и врачей и напоила бензином. Я выжил, понос прекратился.

— Крепкий, жить будет, — сказала бабка.

В двенадцать дня обедаю с друзьями у Люксембурга.

Говорят, что Люксембургский сад — душа Латинского квартала. Может быть. Но говорят это пожилые люди, а я покинул Латинский квартал молодым. И Люксембургский сад никогда не был для меня «душою квартала». Скорее наоборот.

Темный сад Люксембургского дворца, газоны, цветники, широкие аллеи, мраморные балюстрады и статуи, игрушечные парусники на глади большого бассейна, голые детские коленки, темные сюртуки экс-профессоров и лысых чиновников в тени деревьев — разве это «душа квартала»?

Нет, Люксембургский сад — это просто зеленый оазис, забытый семнадцатым веком в центре Парижа. И предусмотрительно защищенный от города высокой оградой.

Жить, любить, дерзать — все это там, в Латинском квартале, но хорошо пообедать — это можно только здесь, по эту сторону Люксембурга. По крайней мере, так утверждает Пьер, а он собаку съел на ресторанах. Стоит ему потянуть носом, и он безошибочно угадает, где можно спокойно и вкусно поесть!

В полупустом зале стоит тишина. Приспущенные шторы на больших окнах, удобные плетеные кресла, веселая клетчатая скатерть, глиняная ваза с ромашками на столе — все располагает к непринужденной беседе и приятному déjeuner — обеду.

Пьер отложил салфетку, придвинул чашечку кофе и весело взглянул на нас.

— Так и быть, дети мои. Когда буду врачом, приглашу вас к себе. Будет у меня просторная, светлая столовая. С большими окнами в сад. А рядом строгий кабинет в темных тонах — старая бронза и кожаные тисненые переплеты вдоль стен.

— С тайниками для интимных альбомов? — с усмешкой спросил Анри. Пьер пропустил мимо ушей. Потом, отхлебнув кофе: — Прислуги будет немного: кухарка и секретарша. Секретарша — в очках, подтянутая, недоступная. Для стиля.

— А жена?

— И жена будет. Такая… — Пьер рисует ладонью волнообразную линию.

— Под стиль твоего дома? — деловито осведомляется Мириам.

— Кто хочет сигарету?

Мягкими волнами заколыхался голубой дымок, расплывчатый и неуловимый, как наши мечты. Мечты о женщинах…

— Анри, ты тоже ищешь такую? — Жаклин повторила рукой волнообразный жест.