Свои-чужие - [4]

Не это ли есть истинное чудо? Не Господь вытянул из божественного рукава своего шведский стол, пригласив всех разделить с ним рыб и хлеба, а люди, принесшие в бурдюках и мешках свои припасы — быть может, чуть больше, чем нужно было им самим и семьям их, но, без сомнения, недостаточно, чтобы насытить множество народа, — подвигнуты были на безоглядное великодушие примером Учителя и учеников Его. Вот и гостей на этих крестинах тронула щедрость Беверли Китинг, а может, растрогала она сама — ее желтое платье, ее золотистые волосы, поднятые и сколотые, открывающие гладкую шею, что плавно уходила за ворот желтого платья. Преподобный Джо Майк отхлебнул еще немного. Двенадцать корзин апельсиновой кожуры собрали по завершении празднества. Он оглядел стаканчики, оставленные на столах, на стульях, прямо на земле — у многих на донышке еще было на глоточек-другой. Преподобный Джо Майк почувствовал свое ничтожество оттого, что сам не предложил сходить домой и принести, что там найдется. Он думал тогда, что негоже духовному лицу показывать своим чадам, сколько джина он припас у себя в закромах, и вот — упустил возможность испытать чувство братского единения со всей общиной.

Он почувствовал, как кто-то слегка толкнул носок его выставленного вперед башмака. Отец Джо Майк оторвался от созерцания колена, на котором стоял бумажный стаканчик, ставший предметом его размышлений, и увидел перед собой Бонни Китинг. Нет, не так. Это ее сестра замужем за Фиксом Китингом, а это, стало быть, Бонни Кто-то Там. Бонни Девичья-Фамилия-как-у-Беверли.

— Приветик, отец мой, — сказала она, держа стаканчик в точности как он — двумя пальцами и за верх.

— Здравствуй, Бонни, — сказал он, стараясь, чтобы это прозвучало солидно, словно он вовсе не сидел на земле, потягивая джин. Хотя, может быть, никакой не джин. Может быть, и текилу.

— Вот интересно, потанцуете вы со мной или нет?

Платьице на Бонни Неизвестной было в голубых маргаритках и такое короткое, что преподобный в полном смысле слова не знал, куда девать глаза: одеваясь утром, она, вероятно, не предусмотрела, что будет стоять перед человеком, сидящим на земле. Он хотел было с благодушием доброго дядюшки ответить, что, мол, давно уж оттанцевал свое, но по возрасту еще не годился ей ни в дядья, ни в отцы, пусть даже она к нему обратилась именно так. И потому он сказал просто:

— Не самая удачная мысль.

Тут, как будто одной неудачной мысли было мало, Бонни Неизвестная присела на корточки, с тем, без сомнения, чтобы оказаться вровень с собеседником и вести более непринужденный разговор, но не подумав при этом, докуда вздернется подол ее платья. Трусы у нее тоже оказались голубые. Маргариткам в тон.

— Понимаете, какое дело… — сказала она, не попадая интонацией в такт содержанию. — Тут все поголовно женатые. Я-то не вижу ничего зазорного в том, чтобы потанцевать с женатым, — танец ровным счетом ни к чему не обязывает. Но ведь они все притащили сюда жен.

— А жены считают, что танец обязывает? — Джо Майк старался смотреть только ей в глаза.

— Именно, — ответила она печально и заправила прямую светло-каштановую прядь за ухо.

В этот миг на преподобного снизошло озарение: Бонни Неизвестной следует уехать из Лос-Анджелеса или в самом крайнем случае — перебраться в тот квартал, где никто не знает ее старшую сестру, потому что, если не сравнивать с нею, Бонни была девушка вполне привлекательная. Но они смотрелись как шетлендский пони рядом с породистой скаковой лошадью, хотя преподобный и понимал, что не знай он Беверли, слово «пони» никогда бы не пришло ему на ум. Из-за плеча Бонни он видел, как на лужайке Беверли танцует с полицейским — причем не с мужем, — и полицейский этот по виду очень счастлив.

— Ну, пойдемте… — протянула Бонни просяще и плаксиво. — Тут, кажется, только вы да я без пары.

— Если вы пару себе ищете, то это не ко мне.

— Да просто потанцевать хочу, — сказала она и положила ему руку на то колено, что было не занято бумажным стаканчиком.

Поскольку преподобный Джо Майк как раз мысленно бичевал себя за то, что позволил внешним приличиям возобладать над истинным милосердием, он заколебался. Помыслил бы он хоть на две секунды о приличиях, если бы хозяйка попросила станцевать с нею? Если бы сейчас перед ним на корточках сидела не сестра Беверли Китинг, а она сама, если бы это ее широко расставленные синие глаза были устремлены в его глаза, и ее платье взбилось так высоко, что открылось нижнее белье… — тут он остановил разбег воображения и даже незаметно потряс головой. Нехорошие мысли. Он попытался вновь обратить свой разум к пяти хлебам и двум рыбам, а когда убедился, что — вотще, поднял указательный палец и сказал:

— Один раз.

Лицо Бонни Неизвестной озарила улыбка, преисполненная такой благодарности, что преподобный Майк задумался — а случалось ли ему раньше сделать столь счастливым хоть одно живое существо? Они поставили свои стаканчики и принялись поднимать пастора с земли, что оказалось делом мудреным. И прежде чем выпрямиться окончательно, оказались в объятиях друг друга. Из этой позиции Бонни нетрудно было сцепить руки у пастора на шее и повиснуть на нем на манер епитрахили, которую тот надевал на исповеди. Он неуклюже обхватил ее обеими руками за талию — в самом узком месте, большие пальцы встретились под сходящимися ребрами. Он не знал, смотрит ли на них кто-нибудь. И вообще был охвачен ощущением невидимости, словно таинственное облачко лаванды, окутывавшее сестру Беверли Китинг, скрыло его от всего мира.