Своевольная красавица - [65]

Вглядываясь в темно-красный полог, он размышлял над возможными вариантами перехода к активным действиям, к которым тяготела его душа. Он мог легко перехватить бразды правления и направить их отношения в нужное русло. Будучи энергичным по натуре, Ричард не терпел ситуаций, которые от него не зависели, и обычно изменял их, не считаясь ни с чем.

Однако в данном случае…

Тут он предвидел возникновение двух проблем. Во-первых, взяв власть в свои руки, он может разрушить все, чем дорожит в их браке. И вместо спутницы жизни получит партнера поневоле, вечно недовольного его диктатом.

Но эта ситуация, достаточно скверная сама по себе, не шла ни в какое сравнение с непреодолимым препятствием, которым являлись его обеты.

Ричард дважды поклялся Катрионе, что не будет посягать на ее независимость, никогда не покусится на ее авторитет и власть. И она поверила ему. Поверила, что он сдержит клятву, что бы ни случилось. Вырвать штурвал управления из ее рук значило бы предать это доверие самым коварным и непоправимым образом.

В их отношениях было немало сомнительных аспектов, но в одном Ричард был твердо уверен. Он не вынесет упрека в зеленых глазах, если предаст ее на этом фронте.

Из чего следовал единственный вывод.

Он может идти вперед или отступить. Словно находится на узкой тропе высоко в горах, с одной стороны от которой вздымается отвесная скала, а с другой зияет бездонная пропасть.

Испустив протяжный вздох, Ричард откинул одеяло и встал.

Кинстеры никогда не отступают.

Это чуждо их природе. Сама мысль о сдаче позиций задевала Ричарда до глубины души. Поэтому, затаившись неподалеку от кабинета Катрионы, он улучил момент, когда в ее плотном расписании выдалась пара свободных минут.

С праздным видом прошествовав внутрь и обменявшись замечаниями о погоде, Ричард посмотрел на жену сверху вниз и поинтересовался:

— Скажи, дорогая, я больше тебе здесь не нужен?

Он собирался говорить жестко, чтобы показать ей, как сильно она ранит его, не допуская в свою жизнь, отказывая в малейшем шансе проявить себя, но не смог. Не желая, чтобы Катриона догадалась о его позорной уязвимости, Ричард принял светский вид и задал вопрос легким, с прохладцей тоном. Словно его ничуть не заботит ее ответ.

Именно так Катриона его и поняла. Как прелюдию к сообщению, что он уезжает. Так палач похлопывает жертву по плечу, прежде чем занести топор.

Скрывая за напускным спокойствием сердечную боль, она слабо улыбнулась:

— Пожалуй. В общем-то тебе здесь нечего делать.

Опустив глаза, она заставила себя продолжить — сыграть роль, которую репетировала часами, роль покинутой жены.

— Как я понимаю, ты собираешься в Лондон. Хиггинс слышал, что дороги на юг открылись, по крайней мере до Карлайла.

Ее мутило, в висках стучало, но она старалась не сбиться с, как ей казалось, удачно найденной интонации.

— Полагаю, тебе не терпится увидеться с семьей. Твоя мачеха, наверное, ждет… — Горло ее перехватило, но она сумела вовремя проглотить комок. — Ну и, конечно, балы и вечеринки.

Не поднимая глаз, Катриона вернулась к работе — записям в учетной книге. Она не осмеливалась взглянуть на Ричарда, опасаясь, что хлынут слезы и он все поймет.

Поймет, что не должен уезжать, что она хочет, чтобы он остался с ней — навсегда. А этого нельзя допускать. Катриона все тщательно продумала и пришла к неутешительному выводу, что должна позволить Ричарду уехать. Какой смысл ограничивать его свободу, привязывать его к себе — и к долине, — если ему в тягость подобные узы?

Будь это в ее власти, она запретила бы себе влюбляться в Ричарда, но теперь было слишком поздно. Даже сейчас, зная, что он уезжает, Катриона сожалела, что не смогла стать той единственной, на ком бы сфокусировались его великодушие, доброта, потребность заботиться и защищать. А он, в свою очередь, не стал тем, кем мог быть. Ее супругом и опорой.

Госпожа оказалась права: Ричард создан для этой миссии. Но принять ее он должен сам, без чьего-либо вмешательства или давления. Ей придется отпустить его и надеяться, что наступит день, когда он захочет взять то, что она способна ему дать.

— Должно быть, это замечательно, — заявила Катриона с твердым намерением облегчить разговор для них обоих, — находиться в Лондоне среди всего этого великолепия, ходить на балы и приемы.

Ричард отвел от нее глаза и после минутного молчания уронил:

— Должно быть. — Она подняла голову, но он лишь скривил губы, отказываясь встречаться с ней глазами. — Думаю, я неплохо развлекусь.

Он повернулся и неспешно, как всегда, вышел из комнаты. Проводив его взглядом, Катриона продолжала смотреть на дверь, озадаченная его тоном. Неужели ее чувствительность разыгралась настолько, чтобы вообразить глубокое уныние в его голосе?

Итак, он подбросил монетку — и проиграл. Больше, чем мог себе позволить.

Катриона открыто заявила, что ему нечего здесь делать, и ему ничего не остается, как принять ее вердикт. Он потерпел поражение. А если ему нужен дополнительный повод, чтобы покинуть поле сражения, достаточно вспомнить небрежный тон, каким она сообщила, что более не нуждается в нем, и чуть ли не предложила убираться на все четыре стороны.