Свое время - [8]

Онегин Гаджикасимов – да, вот так его звали – автор популярных песен ВИА шестидесятых-семидесятых годов. Среди прочего – «Восточной песни», «Тебе все равно» и русской версии «Герл» «Битлз», соотносящейся с первичной реальностью оригинального текста примерно как абстрактно-клевое звукосочетание «шисгара» с вполне осмысленно-конкретным «She’s got it» у «Shocking Blue»[11].

Как я их любил, эти гимны эскапизма и лузерства! Они штамповали, словно лубочную картинку на прянике, в мозгах чувствительных тинейджеров – модель поведения персонажного антигероя.

Льет ли теплый дождь,

Падает ли снег,

Я в подъезде против дома

Твоего стою.

Жду, что ты пройдешь,

А быть может, нет.

Стоит мне тебя увидеть –

О, как я счастлив!

Странно и смешно наш устроен мир,

Сердце любит, но не скажет

О любви своей…[12]

Не аналог ли это «девушки из харчевни» Новеллы Матвеевой: с другой стороны, по половому признаку, но с той же – с психологической и социальной? Быть в таком образе красиво и правильно. Это в большой степени предопределено традицией и санкционировано окружающей средой: от стихов Блока и до массовой песни из радиоточек и репродукторов. Включая и бардовскую песню из окон итээровских хрущоб: там не только Матвеева, но и Окуджава, «Муравей», «Глаза словно неба осеннего свод»… и далее почти везде, например, Дольский с его «Сентябрь. Дожди». Не действовать, не вступать в контакт с тем, кого любишь, и с тем, чтó любишь, – а ждать и упиваться своим состоянием затерянности и ожидания независимо от того, насколько это состояние имеет отношение к жизни и к тебе…

В «Восточной песне» сомнительнее всего, скажем мягко, утверждение, что ТАК устроен мир вообще: «Странно и смешно наш устроен мир». То есть делать нечего, разве что поудобнее и элегантнее («как рояль») подпереть стену у чужого подъезда. У парадного подъезда[13] – тех, кто живет иначе. Осмысленней и качественнее. Кроме разве что исполнения предпоследней из десяти заповедей: «Не лжесвидетельствуй». Поскольку живет иначе – на «авторские» вот с этих самых текстов.

И вот все ночи напролет

Грустя смотрю в твое окно

Тебе я знаю все равно

Тебе я знаю все равно

Ведь ты забыла все давно

Бом бом бом бом

У у у у у у у у[14].

Лет через тридцать после описываемых событий… Хотя в данном случае слово «событие» вряд ли годится – оно из словаря реально происходящего, а здесь вряд ли важно, произошло ли что-то в «первой реальности»… единственная важная вещь – состояние. И в этом влажно-вялом мареве условностей и абстракций действие неуместно, оно фактически синонимично брутальности и пошлости… В общем, недавно я обнаружил, что тексты трех главных «идеологических мотивов» моего отрочества, оказывается, принадлежат одному поэту-песеннику. Как обнаружить серийного растлителя малолетних. По популярному слогану тех самых шестидесятых-семидесятых, «мы в ответе за тех, кого приручили». Или, в позднем русском переводе девяностых, «за базар ответишь».

Но ответчик давно умер. И не как-нибудь – а уйдя до этого в монахи. Замаливать лжесвидельство? Тут сложнее и интереснее… Речь идет о мусульманской аристократии по происхождению… и – вот такая загогулина – советской элите-богеме.

Из «Красной книги советской эстрады»: «Онегин Юсиф-оглы Гаджикасимов родился 4 июня 1937 года в Баку. Его отец и мать были родом из аристократических семейств, из которых вышло немало известных в истории и культуре Азербайджана политиков, юристов, врачей, литераторов. Мать Онегина Гаджикасимова Махтабан-ханум прекрасно знала русскую литературу и поэзию и, поскольку сын родился в 1937 году, когда отмечалось 100-летие со дня смерти Александра Сергеевича Пушкина, дала ему имя своего любимого героя… Онегин учился в Москве в Литературном институте имени Горького. В 60–80-х годах прошедшего столетия Онегин Гаджикасимов был одним из самых популярных и востребованных поэтов-песенников в СССР… В 1985 году Гаджикасимов принял православие, а в 1988 году стал иеросхимонахом Симоном монастыря Оптина Пустынь. Завершился его земной путь 30 июня 2002 года. Он был погребен на кладбище села Лямцино Домодедовского района Московской области»[15].

Само по себе это «био» – поэма высокого бюрократического стиля. Бюрократизм – это, видимо, та точка, где Восток и советский коммунизм очень друг друга поняли.

В специфическом сочетании имени и фамилии можно увидеть формулу, код будущих песенных текстов. Слияние внешнего русского антуража («Онегин старый мой приятель учился в Москве в Литературном институте имени Горького»), русско-советского языка, типа стиха и обстановки, городской топографии (общесоветской, но с центром в России) – с глубинно-восточным менталитетом: типом поведения влюбленного Меджнуна… «Лейла и Меджнун – героиня и герой популярнейшей на Востоке арабской легенды о разлученных и страдающих любовниках. Лейлу выдали замуж за другого, а Кайс (прозванный меджнуном, т. е. одержимым демоном, безумным) ушел от своего племени в пустыню и жил одиноко, слагая песни в честь Лейлы. В конце концов оба погибают от тоски. Впоследствии сюжет использован суфийскими поэтами; последние придали ему символический смысл тоски души в разлуке с божеством…»