Свободу медведям - [35]

Мы стали слушать, а Кефф поворачивал фары трактора вокруг, так что мы стояли, направив бампер и свет фар прямо через дорогу. Затем он потрогал тяжелым ботинком каждый из колесных тормозов; подергав трактор, он снял его с тормоза. Прицеп слегка сдвинулся; пчелы начали жужжать.

— Я ничего не слышу, — сказал я.

— И я ничего, — согласился Кефф, потянувшись к рукоятке стартера.

Он почти уже дотянулся до нее.

— Кефф? — позвал я.

— Что, умник? — сказал он, и его рука застыла в воздухе.

— Послушай, — произнес я. — Слышишь?

И он замер неподвижно, старясь не скрипеть железяками и не дышать.

— О да, — откликнулся он.

Возможно, источник шума еще не покинул город, но он приближался — может, даже не по нашей дороге. Возможно, дело в этих сомкнутых сводах — возможно, шум возникал там, а затем внезапно исчезал. Возникал и исчезал.

— Ну что, умник? — сказал Кефф. — Тут есть к чему прислушаться?

Теперь он был за пределами города, он выбрал нашу дорогу. Хриплый звук, как если бы кто-то пытался прочистить горло, к тому же за множество запертых комнат от нас — прочистить мощную глотку, непрестанно, нескончаемо и неумолимо приближающуюся к нам.

— О да! — произнес Кефф.

О да, я узнал бы его из миллиона других. О, добрый старый звук нашего зверя, мчащего моего Зигги!

— Ха! — воскликнул Кефф. — Это он, умник. Это он, твой извращенец!

А с тобой, Кефф, почти покончено. Пчелиный улей с третьего ряда — тебе, Кефф, прямо в то место, где твоя башка без шеи маячит почти на уровне жужжащей кладки ульев! Прямо туда, где ты затаился на своем высоком сиденье, Кефф, — этот пчелиный улей твой. Может, и следующий, а может, и весь верхний ряд рухнет на тебя, толстый Кефф. Если я решусь, Кефф, и если я подумаю, что это хоть как-то поможет.

Сколько пчел хватит тебе, Кефф? Такому здоровенному парню, как ты? Сколько пчелиных укусов ты сможешь выдержать? Каков твой предел, слабак Кефф?

На холм и с холма, в различных направлениях

Была ли это холодная рука Галлен, которая вернула меня обратно? Отчего я скорчился на краю платформы, думая: «Что теперь, Зигги? Как мне удержать тебя от встречи на вершине горы с мигающими голубым фарами „фольксвагена“ и с резко выброшенными пальцами в черных перчатках?»

Подъем вверх по горе, где мы с Кеффом свернули с гравиевых американских горок, становился все круче; тремя кривыми дугами в форме буквы «S» выше платформы с пчелами шла самая крутая из них. Она выглядела не менее острой, чем Z. «Ладно, — подумал я, — ему придется снизить скорость, чтобы пройти по ней, — даже Зигги, даже его зверю придется снизить скорость на такой крутизне. Может, даже до первой; ему придется ехать очень медленно, так что он должен будет увидеть меня на дороге».

И я побежал, я не разбирал криков Кеффа — нет, я не желал слышать, о чем он там кричал мне.

Вам всегда кажется, что ночью вы бежите быстрее, даже если бежите вверх по склону, — вам не видно, как медленно ускользает под вами дорога и уходят назад деревья. Очертания предметов в ночи едва различимы и расплывчаты; я слышал, как усилился рев зверя.

Воспоминания ли заставляют меня представить все это в деталях и обнаружить неоспоримые факты? Или я и вправду мог слышать их тогда? Пчел. Миллион, биллион, триллион их жужжаний, настойчивых и беспокойных.

Но это я помню точно: это произошло тремя S выше по горе-акробатке, где началась Z. Настолько ли все удачно получилось, что я увидел, как свет фары ударил в заросли деревьев вокруг меня, именно в тот момент, когда я завернул на Z? Или это произошло где-то на последних метрах S, при подходе к Z? Или на самом деле мне пришлось затаиться в засаде и ждать, прежде чем «тамп-тамп» клапана и шлепанье шины завернули на Z?

Как бы там ни было, я был настороже; я видел очертание мотоциклиста, приближающегося на небольшой скорости с кривой дуги S подо мной, слышал, что он сбросил обороты, и заметил судорожное подергивание фары, облившей меня лунным светом и приковавшей к этому месту дороги.

Затем я услышал, как скорость падает до первой. На изгибе Z — направлялся ли он ко мне, стоящему у обочины? Или это просто фара слепила меня?

— Проклятый Графф! — закричал он, и зверь исторг из себя плевок.

— О, Зигги! — воскликнул я; я мог бы поцеловать его блестящий шлем — только это был не шлем. Это был голый купол, круглый как луна, такой же голый, как в вечер его побега. Холодный, как пистолет.

— Проклятый Графф! — повторил Зигги и попытался рывком сбросить обороты. Он занес ногу, чтобы ударить по стартеру.

— Зиг, они блокировали дорогу у Санкт-Леонардо!

— У тебя блокированы мозги, — сказал он. — Дай мне проехать.

— Зигги, ты не можешь ехать дальше. Тебе нужно спрятаться.

Он опустил ногу, я выбил его из равновесия, поэтому ему понадобились обе ноги, чтобы удержать мотоцикл.

— Проклятый Графф! От тебя одни неприятности! Слюнтяй, испортивший эту девчонку!

И он с усилием выровнял мотоцикл, саданув ногой по стартеру. Но я помешал ему.

— Зигги, они устроили тебе засаду! Тебе нельзя ехать.

— Так у тебя есть план, Графф? — выкрикнул он. — Я бы хотел выслушать твой план, чертов Графф!

Нет, никакого плана у меня не было. Конечно, не было.