Свободных мест нет - [14]

Когда Маша, едва успев в закрывающуюся уже аптеку, спросила меновазин, аптекарша подозрительно осмотрела Машу и спросила странно:

– Кто вас прислал?

– Сама пришла! – удивилась Маша.

– Могу дать только один флакон, – всё еще недоверчиво поглядывая на Машу, сказала аптекарша.

– А мне литр и не нужен, – фыркнула Маша. – Я его не пью.

Дома ей предстояла еще одна тягостная сцена.

Перед тем, как войти в подъезд, Маша бросила туда обломок кирпича. Кирпич загрохотал о железную решетку подвала и тяжело упал на ступеньки. Когда шум затих, Маша осторожно заглянула на лестницу: никого.

Соседи были дома: Маша еще во дворе, задрав голову, увидела свет в окнах, – и не знала как себя с ними вести. Та злоба, что была днем, прошла, но варенья было по-прежнему жалко. На всякий случай Маша напустила на себя недовольный вид и вошла в прихожую. Соседи смотрели телевизор. На стук входной двери из своей комнаты стремительно вышла Татьяна, дочь Николая Петровича, и, сокрушаясь, быстро заговорила:

– Ой, Машенька, папа тебе тут беды наделал, он так переживает, я уж его ругала, ругала…

Из комнаты вышел сам Николай Петрович.

– Боишься? Что, боишься? – шутливо набросилась на него Татьяна. – Он тут весь вечер тебя ждет.

– Ты понимаешь, какое дело… – виновато начал Николай Петрович. Он, видно, действительно весь вечер думал, как объяснить, готовился, что сказать в свое оправдание, а теперь всё забыл и решительно ничего не мог выдавить из себя, только пучил глаза и облизывал губы.

– Мы вот тут тебе свое отдали, посмотри, – опять затараторила Татьяна и повела Машу на кухню. На Машином столе стояло несколько небольших банок. – Вот тут абрикосовый джем, а это малиновый и вишневый конфитюр. Правда, это всё покупное, ведь мы не варим, это, конечно, не домашнее…

Маше вдруг стало неловко, она не ожидала, что ей отдадут свое. Она смутилась, и все сердитые слова, которые она заготовила, исчезли.

– Мы тебе еще вот такого, вишневого дадим, только привезти надо… папа привезет.

– Да не надо, – промямлила Маша. Ей почему-то совсем совестно стало: стоят взрослые люди и оправдаются перед ней, заискивают.

Чтобы как-то покончить с этой тягостной для всех сценой, все вдруг разом переключились на полки, которые давно требовали ремонта, и как так получается, что банки падают только с Машиной полки, и что нужно, конечно, не хлопать дверью, и что теперь придется аккуратно мыть полы, потому что, может быть, еще остались осколки. В заключение Николаю Петровичу, как единственному мужчине в доме, был дан наказ прибить хорошенечко доски, а Маша зареклась не держать больше там стеклянных банок.

Наконец все с некоторым облегчением разошлись по комнатам. Маша еще пила чай на кухне, но соседи уже, наверное, улеглись спать – ждали только ее.

Стала укладываться и Маша. Она накрепко закрыла форточку: хватит с нее болячек! Натерла, сколько достала, спину, – запах ментола распространился по комнате, и приятно захолодило между лопаток; завела будильник, легла. Кажется, такой длинный, такой взбалмошный день кончался.

Маша вдруг вспомнила, как она сидела у себя в комнате и читала книгу. У соседей была открыта дверь в коридор, Татьяна занималась со своей дочкой-первоклашкой и так громко кричала, что Маше невмоготу стало: она слышала только пронзительный голос соседки:

– От пятнадцати отнять восемь, сколько будет?! А?! Я тебя спрашиваю? От пятнадцати отнять восемь?!

Маша терпела-терпела, да как крикнет, грубо так, раздраженно, не вставая с места:

– Чего ты там орешь?!

Она просто так крикнула, с досады, никак не думая, что ее услышат. Но ей вдруг так же, через дверь в запальчивости видно, ответили:

– Да если она не понимает ничего! – и тут же дверь захлопнулась.

Маша прикусила язык. Потом ей перед Татьяной было стыдно.

От этого воспоминания Маша заворочалась, забеспокоилась. Хорошо всё-таки, что днем, когда она с работы пришла, дома не оказалось никого – потом было бы очень стыдно.

Маша почти засыпать стала, как вдруг пронеслось в ее голове: банка! Она же у соседей еще банку со смородиной утянула! Нехорошо как-то получается. Маша открыла глаза и уставилась в темноту: оставить или не оставить? Немного поворочавшись, она решительно встала, включила свет, нашла запрятанную днем банку, тихонько, стараясь не шуметь, открыла двери, на цыпочках прошла по коридору мимо соседской двери, нашарила в темноте верхнюю полку меж дверей и сунула туда нагретую от ее горячих рук банку с вареньем. Потом так же бесшумно вернулась к себе и улеглась окончательно. И только сейчас Маша почувствовала, как устала она за день, а завтра опять вставать в такую рань…

Она вдавила лицо в подушку и легонько застонала: болела шишка на лбу.

1988 г.

Свадьба

Это случилось сразу после того треклятого указа…

Вы ж знаете, что тогда по стране творилось. Люди гнали, всегда гнали, шо тут скрывать? А на селе тем более. И тут все кинулись гнать, это ж сами понимаете: не накупишься за такую цену, да еще и нету нигде. А тут хоп! – новое постановление, бешеные штрафы. Да еще лишение свободы. Дело нешуточное. Сколько тогда в лесу выкинутых аппаратов находили – ё-ёй… Такой аппаратик найдешь – бидон, змеевик, холодильник, – слюни текут, как увидишь. И всё это валяется, бо люди бояться стали: себе дороже. Ну так всё равно гнали. Это ж у кого свадьба или проводы в армию, сами понимаете. По радио, правда, модно стало: комсомольская безалкогольная, ах безалкогольная. Да пошли они со своей безалкогольной! Ну, может студенты какие, так хрен с ними: и задница голая, и кутеж особый запрещен был. Дешево и сердито. А устрой на селе их безалкогольную свадьбу, это ж людям будет стыдно в глаза смотреть. Дело ясное.