Свободная охота - [81]

– Сам плохо вижу.

– Нас контузило взрывом гранаты. В бронетранспортёре мы, как в консервной банке, – Терехов замычал немо, ущербно, закрутил головой, словно бы его ещё раз обожгло взрывом и он в этом взрыве едва остался живой – он не мог поверить в то, что больше не будет видеть. Будет он видеть, будет!

– Попали мы в переплёт, Коля, ой, попали, – Терехов снова замычал, потом обрезал сам себя и повернул потное, нехорошо оплывающее в этой заре лицо к Ефремкову. – Ну, он-то, Терехов, профессиональный военный, офицер, окончивший академию, понятно почему рискует – в его профессию составной частью входит готовность умирать. Тьфу, какие деревянные чужие слова «составная часть», «в профессию входит…» – ещё раз тьфу! Он не должен бояться смерти, он всегда готов умереть, но вот этот пацан, так и не наевшийся в своей жизни вдоволь каши, почему он должен умирать? За что? И Кучеренко?

– Кучеренко убит? – капитан протянул руку к Кучеренко, на ощупь нашёл голову сержанта, попытался приподнять её. Голова была тяжёлой, неувертливой. – Сержант! – позвал он.

– Не надо, товарищ капитан.

– Что не надо?

– Не надо и всё, – с незнакомым упрямством – прежде он никогда не был таким, – повторил Ефремков.

Проклятая граната.

Ефремков молчал и это обеспокоило Терехова, он прислушался, но, кроме перхающего раскалённого звука мотора да звона в собственных ушах, ничего не услышал и позвал громко:

– Коля!

– Я здесь, товарищ капитан.

– Коля, ты следи, чтоб снова не саданули гранатой. Следи!

– Может, нам уехать, товарищ капитан, а? – с надеждой спросил Ефремков. – Ведь дело своё мы сделали, колонну прикрыли, а? Поедем? Кучеренко вон… – Ефремков замолчал, пересиливая самого себя, Терехов вытянулся, уткнувшись головой в железный потолок кабины, прошептал горько, потрясенно:

– Проклятая граната! – протёр грязными, испачканными ружейным маслом, окалиной и здешней жёлтой землёй пальцами глаза, стараясь избавиться от красной пелены – и, вроде бы, помогло: в густом алом мареве появилась родина, светлые пятна, лицо капитана сморщилось, словно бы он не верил в благополучный исход – это страшное красное рядно останется навсегда, но оно не должно было остаться, и это капитан наконец-то осознал, понял, что всё вернется на «круги своя» – слепота его, как и глухота – временные, не удержался – губы у него растянулись в потрясённой, какой-то плаксивой улыбке, из глаз выкатились мутные, будто бы чужие слезы.

– Кучеренко вон, – снова подал голос Ефремков, – он убит, – водитель боялся произнести вслух слово «убит», но всё-таки одолел самого себя и произнёс: – Может, мы отступим, а, товарищ капитан? Колонна ведь ушла…

– Рано ещё, Коля.

– Но колонна ведь ушла.

– У душманов машины – догонят колонну. Нам нельзя эту банду выпускать из ущелья.

– Погибнем ведь, товарищ капитан.

– Мы солдаты, Коля, мы… – Терехов не закончил фразу, Ефремков громыхнул чем-то железным, словно бы молотком ударил в борт бронетранспортёра, в следующий миг послышался автоматный стук.

Гильзы с треском вылетали из отбойника, одна больно резанула Терехова по щеке, он дёрнулся, словно бы от ожога – сначала не понял, в чём дело, потом понял и приник к пулемёту.

– Кто там, Коля? – закричал он, перебивая своим голосом гулкий автоматный стук, дав вслепую очередь из своего пулемёта вслед за Ефремковской очередью. Ефремков перестал стрелять, перестал стрелять и капитан.

В наступившей тишине ничего не было слышно.

– Кто это был, Коля? – прохрипел Терехов. – Душманы из кяриза? Из камней снова вылезли? Они? Ч-чёрт побери, ничего не вижу… Проклятая граната! Ты хоть показывай, куда надо стрелять. А, Коля?

Ответа он вновь не услышал – снова пропал слух. Происходило с ним что-то плохое, а что именно – капитан не мог понять.

– Показывай, Коля, – Терехов сник, спина у него затряслась. В следующую минуту он почувствовал, что рука Ефремкова лежит у него на плече, просипел: – Не бойся, Коля, я не раскисаю. Ты не бойся…

В глухоте вновь появилась трещина и истончившийся усталый голос водителя заставил Терехова вздрогнуть. Собственно, он вздрогнул не от того, что ему сделалось страшно или больно или было жаль себя до слез, а от того, что вновь услышал голос, – любой звук, пробившийся сквозь недобрую важную тишь, заставил бы его вздрогнуть. Терехов, не боявшийся пуль, не боявшийся смерти, лиха, напастей и басмаческого ножа, вдруг испугался, поёжился нехорошо, с опаскою повернул лицо к Ефремкову. Лицо и без того потное сделалось совершенно мокрым, будто капитан попал под проливной дождь.

– Ты что сказал, Коля? – едва слышно шевельнул он губами, снова стал протирать руками глаза: а вдруг и слепота отступит, а? Что же такое с ним происходит, что?

– Сейчас душманы опять попрут, товарищ капитан.

– Ты мне показывай, Коля, куда надо стрелять, я тебе помогу!

– Может, нам уйти, товарищ капитан? Мы своё дело сделали…

– Нет, Коля. Это приказ. Душманов надо держать в ущелье. Как можно дольше держать, тебе понятно?

– Ещё бы, – горьким голосом пробормотал Ефремков.

– Ты вот что. Коля… ты отложи «ака»^[2], ты возьми себе пулемёт. Бей из ручника. Я тебе помогу, ладно? Кричи только, куда надо бить, налево или направо. Ладно, Коля? Ты кричи!