Свободная охота - [65]

– Куда побежали эти люди?

– Не знаю.

– Интересно, кто это были: наши или не наши?

– Если бы я знал.

– Я что, кричал во сне?

– Да.

– Во сне я видел хлеб, много хлеба, просто на хлебозавод какой-то попал. К чему бы это?

– К голоду!

До утра они больше не уснули. Утро вставало знакомое – с влажной мгой-туманом, с сыпучим неприятным воздухом, припахивающим кровью, сквозь который никак не могло пробиться солнце, и сильной стрельбой. В ночи стрельба как-то увяла, сделалась слабой, к утру вообще стали слышны лай собак и крик петухов, гоняющих нечистую силу из одного дувала в другой, но едва ночь разжижилась, сделалась бледней, как стрельба зазвучала с новой силой.

Старик лежал безучастный, вялый, на стрельбу, вроде бы, не обращал никакого внимания, хотя всё засекал – он никак не мог не засекать выстрелы, он фильтровал их, сортировал, старался понять, где могут находиться наши?

– Ну что? – спросил Пухначев.

– Суматоха, ничего не понять.

– Почитали бы что-нибудь, – Пухначев сыро, со всхлипом вздохнул: опять предстояло бороться со временем, ползущим с червячьей скоростью, в котором человек теряет себя, стареет с ужасающей быстротой – вот ведь как: время ползёт медленно, а человек дряхлеет, разваливается на глазах, молодой обретает старческие хвори, день жизни в этом заточении равен году.

– А ты что, сам не знаешь стихов? – старик непонимающе сощурил глаза, посмотрел на Пухначева. – Не помнишь?

– Даже в детстве, в школе никак не мог заучивать стихи. Прозу – пожалуйста, могу цитировать целыми страницами, а стихи – нет. Стихи мозг не брал.

– Странно, странно!

– Это особое свойство памяти. Я знал в Баку одного инженера, который, повернувшись спиною к морю, где стояли нефтяные вышки, мог каждой из них дать характеристику – вышка номер такой-то, двигатели стоят такие-то, пласт залегает на такой-то глубине, из него можно взять столько-то нефти, знал, какой отметки достиг бур и сколько он ещё пройдёт за день, и так далее – ни в одной вышке он не запутывался, но заставь его прочитать две строчки из Крылова, или, скажем, из Саади – ни за что не прочитает.

– Хайяма надо читать в подлиннике, а я не знаю языка, – сказал старик. – Любой перевод – это вторичное, это подделка, которая во всех случаях не соответствует оригиналу.

– Верно, перевод всегда бывает лучше или хуже оригинала, – тоном знатока вставил Пухначев. – Ноздря в ноздрю не получается никогда.

– Ну вот такой текст. «Если ты пьешь вино, то пей с мудрецами или же с красавицей улыбающейся, весёлой пей. Много не пей, не разглашай тайну, много не болтай, редко пей, понемногу пей и тайно пей». В русском переводе слово «тайно» когда печатали, почему-то зачеркнули. Из целомудрия, видать, – старик ехидно похмыкал. – Похоже, так. В результате получилась глупость: «пей»! И всё тут. Просто пей и не знай горя. Чем больше выпьешь, хм-гм, тем будет лучше.

– Если нет мудрого собутыльника, то лучше пить одному.

– Эхе-хе-хе! – ехидно закряхтел старик, прижавшись к стенке, приподнялся, плоско размылся в сумраке, оглядел улицу. Верно, но это не цель. Это может быть целью.

Улица была пуста.

– Будем куковать дальше, – сказал старик.

– Он лёг, достал из кармана сигарету. Пухначев позавидовал – дед хоть дымить может, таким способом подкреплять, подкармливать свой организм, а у него и этого нет – пробовал курить в школе, как, собственно, и все – вовремя оборвали, надавали по губам, потом, когда это дело можно было освоить на законных, так сказать, основаниях – не пришлось по вкусу, а проще говоря – не захотелось. Чернов зажёг спичку, аккуратно прикурил и, с блаженным видом откинувшись на спину, пустил кудрявую струю дыма.

– Расскажите что-нибудь, – попросил Пухначев.

– Что рассказывать-то? Про жизнь? В жизни – всё обычно.

– Но жизнь-то большая была.

– Большая, – согласился старик, – да неинтересная. Ничего в ней выдающегося! Выдающееся бывает у выдающихся людей. У Лермонтова, у Пушкина и у маршала Жукова. У Блока с Чапаевым ещё, может быть.

– Странный альянс.

– Что-что? – старик, словно бы не расслышав, придвинул к уху ладонь.

– Странное сочетание фамилий, говорю.

– Страну только хорошую мы потеряли – Афганию. Мягкую, мирную, добрую. Жалко, что мы её потеряли.

– Какую страну? – не понял Пухначев.

– Да я об Афганистане говорю. Раньше здесь мы были самыми желанными гостями. Какая тут была охота, какая рыбалка! Везде – улыбающиеся лица, в любой дом входи – приветят, накормят… А сейчас? Сейчас мы всё это потеряли.

– И надежд нет?

– Ты не знаешь мусульман. Это особый мир, это вселенная во вселенной. Обижать мусульман боятся даже боги, а мы обидели. Знаешь, чем все это пахнет? Джихадом – священной войной. Не знаю только, почему наши политики этого не понимают.

– Ну и речи!

– Ага, семь лет тюрьмы строгого режима! – неожиданно добродушно молвил старик. – По хрущёвской статье, который наказывал студентов за политические анекдоты. Хочешь, покажу как курят афганцы? Это особый способ.

Старик сжал пальцы с сигаретой в кулак – хлипкий некачественный чинарик перекособочило, он оказался стиснутым, Чернов поднёс кулак ко рту, и из верха сжима, как из горловины, с силой потянул на себя дым. Звук был всасывающий, чавкающий, мокрый, за какой любая мамаша обязательно надаёт подзатыльников чаду, вздумавшему баловаться за столом.