Свободная охота - [60]

Он нырнул в подвальчик, покопался там, группируя брикеты, сдвинул их в угол, чтобы они легли под самый вход, под порог, подсоединил один из брикетов к проводу, вытащил конец провода наружу, протянул его под тяжёлой неуклюжей батареей, замаскировал.

– Вот что значит – частная собственность – гостиница принадлежала капиталисту, – пробурчал Чернов, – у госотелей батарей нет, полгорода вообще не знает, что такое радиаторы водяного отопления, а здесь есть, – он проворно потянул провод наверх, по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж, – у всех нет, а здесь есть. Ложись! – неожиданно выкрикнул старик.

Обхватив голову руками, Пухначев проворно нырнул вниз, распластался на полу, сморщился обиженно: от пола пахло мышами, кошками и грязью. На улице гулко разорвалась граната, подняла клуб земли, осколки с визгом впились в стенку гостинички, в окна влетели комья глины. Пухначев невольно ойкнул.

– Что, ранило? – встревожился Чернов.

– Нет.

– Скорее на третий этаж, тут нас землёю заплюет.

– Что это было? Снаряд?

– Из гранатомёта саданули. Думаю – случайно, – Чернов застрял на лесенке, – согнувшись в три погибели, словно ему предстояло забираться в трубу, распутывал провод – руки, локти вскидывались так проворно, что у Пухначева зарябило в глазах.

– Откуда знаете, что случайно?

– По выстрелу.

Пухначев сжался – ему показалось, что на улицу, в дымящуюся свежую воронку снова легла граната, внутри у него всё неприятно сжалось и мигом остекленело – холодный комок этот помешал сжаться ещё больше, но граната не взорвалась: гулкий, какой-то утробный, словно из пещеры, где есть сильное эхо, выстрел, зафиксированный Пухначевым, оказался пустым. Чернов продолжал проворно распутывать провод, на побледневшем напряженном лице его проступила кровянисто-красная сетка морщин – кожа сделалась изрубцованной, словно плетью, движения его замедлились, и Чернов, скрипя ступенями, поспешно двинулся с проводом вверх. Пухначев – за ним.

– Юрий Сергеевич, а мне что делать?

– Стаскивай мебель из номеров, баррикадируй дверь!

– Ага, – Пухначев часто-часто, будто кукла, покивал головой – ему сделалось что-то страшно, грудь сдавило от тоски, словно её перетянули верёвкой, в глотке застрял воздух, он, гулко топая ногами, помчался вдоль затемнённого пустого коридорчика первого этажа, заглядывая в открытые двери.

В одном номере схватил тяжёлый обеденный стол, с трудом приподнял, пропихнул в проём вначале одну пару ножек, потом другую, кряхтя протиснулся сам, оторвал стол от пола и бегом понёсся к двери первого этажа. Сразу дало знать о себе сердце – перевернулось с болью в груди, обрываясь – вот-вот шлёпнется вниз, задышало трудно, у Пухначева перед глазами возник утренний розовый свет, – он с грохотом опустил стол на пол и остановился, смахнул со лба пот – и словно бы не смахивал: пота стало больше, Пухначев почувствовал, как он, жгучий, горячий, ползёт по щекам, скатывается по шее вниз, под просторную горловину свитера.

Оставшись один, невольно прислушался: как там Чернов? Старика не было слышно – затих либо снова колдует над проводом, распутывая хитроумный узел либо скрутку, – Пухначев вгляделся в полупрозрачную, уже разжиженную утренней сукровицей темноту коридора, вздохнул: без старика Чернова было как-то пусто. Не дай бог оказаться одному в этом отеле. Наверняка бы он запаниковал, потопал бы закоулками в посольство и по дороге угодил в чьи-нибудь разбойные лапы.

«Поторапливайся, поторапливайся! – немо подогнал он себя, крякнул, как крякал Чернов, и оторвал тяжёлый стол от пола. Из чего он только, зар-раза, сотворён, этот стол – не из дерева выструган, а из металла, из чугуна, из железа.

Стол точно вошёл под скобу – впечатался под рукоять двери, тютелька в тютельку, подпёр её плотно, – получалась баррикада. Теперь баррикаду эту надо укрепить, навалить на неё побольше всякого барахла, тумбочек, столов, табуретов – чем тяжелее и неуклюжее она будет – тем лучше. Пухначев выволок из пустых, пробитых холодом и пропитанных запахом трухи и тлена ещё два стола, укрепил ими баррикаду, нашёл одну тумбочку, тоже притиснул её к двери, сверху прислонил железную сетку от койки.

Потом по белому проводку, проложенному по ступеням, побежал наверх, к Чернову. Чернов уже копался на третьем этаже, в их комнате, пристраивая машинку под батареей. В номере было холодно до озноба, Пухначев почувствовал, как его прокололо – и остры же ледяные спицы, он зябко передернул плечами и, глядя вопросительно на распаленного старика и пытаясь понять, почему тому не холодно – может, старая кровь греет человека лучше молодой? – спросил:

– А не перейти ли нам в другую меблирашку?

– Зачем?

– Ну-у… там стёкла хоть целые, холода меньше.

– Номеров с целыми стёклами нет – это р-раз, а два – если есть, то всё равно стёкла эти выбьют.

Вновь передёрнув плечами, Пухначев услышал, как у него непроизвольно пристукнули зубы, выругался:

– Ч-чёртов февраль! – но старик на этот не обратил внимания. Пухначев спросил: – Что ещё делать?

– Забаррикадировать входную дверь на втором этаже, потом на третьем! – старик зубами отгрыз кусок провода, потом так же зубами оголил его, – умелец был, однако, – Чернов, словно бы почувствовав интерес журналиста, приподнялся над полом, показал Пухначеву широкие прочные зубы. – Ясно, товарищ старший лейтенант запаса?