Свободная охота - [57]

Приподнявшись вновь, Чернов опять высунулся малость из-за подоконника, показавшись на самую малость – нет ли ещё каких сюрпризов, вдруг где-нибудь у дувала замёрший стрелок целит прямо в их окошко, но нет, улица была пуста. Ни стрелков, ни пулемётчиков, ни «тоёт».

– А сорбоза, сорбоза-то нашего ветром сдуло, – сказал старик.

– Вот любитель шоколада!

– Сорбоз – не воин, – сказал Пухначев, прислушиваясь к стрельбе, которая теперь раздавалась не только в районе Грязного базара, звучала везде, накатывалась волнами, усиливалась, когда накат достигал соседних улочек, потом звук шёл на спад, он будто бы нырял в землю, проносился там по узкой глушащей трубе, просачивался сквозь песчаный барьер и вновь возникал на поверхности – и уже ослабший, нестрашный, катился дальше к гиндукушским подножьям, чтобы там расколотиться о крутой каменный срез, либо угаснуть в сырой теснине ущелья.

– Может быть, он как раз и воин, – задумчиво проговорил Чернов, повторил: – Как раз и воин…

– Тогда чего же он утёк в обнимку с автоматом, вместо того чтобы взять налётчиков на мушку? – лёжа прокряхтел Пухначев, ссыпал с одеяла осколки.

– Может, так оно и надо было!

– Он что, заодно с теми, кто стрелял?

– Разве я это знаю? Просто сорбоза нашего сдуло, видать, ветер сильный был. Не нравится мне эта стрельба, – Чернов притиснулся телом к стенке, стараясь рассмотреть, что там дальше в улочке, высунуть голову мешала мелкая железная сетка, в нескольких местах прорванная пулями, – очень не нравится.

– Постреляют, постреляют и утихнут.

– Может, и так, но вряд ли, – проговорил Чернов спокойно, даже чуточку сонно, – похоже на переворот, – он стремительно, даже слишком стремительно для своего костлявого негнущегося тела, нырнул вниз, прижался к батарее. – Опять эта чёртова «тоёта».

Машина, скрежеща внутренностями, проехала мимо, притормозила у входа, визг был пронзительным, вызывающим зубной чес, Пухначев даже сжался под батареей, Чернов подозрительно глянул на него, стараясь понять, отчего жмётся парень – то ли от страха, то ли от того, что звук действительно «расчесал» зубы. Сам Чернов был спокоен – ничто не отразилось на его морщинистом, заросшем серой щетиной, лице. – Если нас найдут – плохо будет, – негромко проговорил он.

Человек, сидевший за рулем «тоёты», что-то прокричал пулемётчику, тот ответил, оба они засмеялись и «тоёта» уехала.

– Чего это они? – шёпотом спросил Пухначев.

– Проверяли, все ли окна выбиты, – ответил старик, с хрустом поскрёб пальцами по щетине, – специально, суки, приезжали. Воистину – суки, – добавил он, ещё раз послушал стрельбу, ориентируясь, сжал высветленные угрюмые глаза в щёлки, длинно, во всю силу лёгких, вздохнул. – Переворот, – сказал он убежденно, – да! Плохо наше дело.

Быстро натянув на себя штаны, старик подогнал Пухначева.

– Пошли вниз, к телефону, звонить в посольство!

Пухначев засуетился, взял с тумбочки свой пистолет – новенький «макаров», снял его с предохранителя, старик рассердился, выдернул пистолет из неловких Пухначевских рук, снова поставил на предохранитель.

– Ты что, собрался стрелять?

– Нет! Ну… так, на всякий случай.

– Пистолет держи при себе, не расставайся, и будь осторожным, иначе задницу себе продырявишь. Стрелял когда-нибудь из «макарова»?

– Никогда не стрелял, – признался Пухначев.

Огорченно крякнув, старик натянул на себя свитер, зябко повёл плечами.

– Учиться уже поздно.

Телефон внизу не работал, за низеньким барьерчиком-конторкой, на котором лежала раскрытая регистрационная книга, никого не было.

– Сбежали. Все сбежали, – без всякого выражения проговорил Чернов, постучал пальцами по телефонному аппарату. – Глухо, связи нет.

Он что-то поискал глазами, потом, косо перевалившись через конторку, выхватил низенький, прочно сколоченный табурет, проворно переместился к двери и почти бесшумно всадил ножкой в скобу, проверил, не выпадает ли? Коротконогая табуретка могла выпасть только, если будет выломана скоба, потом навалился телом на барьерчик – барьерчик, несмотря на хлипкий вид, дунь – и развалится, оказался прочным, Чернов засипел, стараясь сбить загородку, позвал Пухначева на помощь.

Вдвоём они всё-таки совладали с конторкой, подтащили её к двери, подпёрли.

– Для гранаты это тьфу, – тяжело сипя, сказал Чернов – он никак не мог справиться с дыханием: хоть и крепок, жилист и сух был, как горное дерево, а годы брали своё – и жилистое дерево стареет, внутри появляется трухлявая прослойка, дырки, – лицо его изменилось, щёки втянулись под скулы.

– Тогда зачем же мы всё это городим? – спросил Пухначев. Пожалел, что спросил – глупый ведь вопрос.

Старик чуть приметно усмехнулся, лицо у него дрогнуло, странно сместилось в одну сторону.

– На всякий случай, – сказал он, притиснул ладонь к груди пониже сердца, потом сунул руку под свитер, – попали мы с тобою в переплёт, парень.

– Значит, всё-таки переплёт? – угасающим голосом проговорил Пухначев.

– В общем, так, в переплёт, – старик схватил с подоконника стеклянную двухлитровую банку с этикеткой, на которой было что-то написано по-арабски, сгреб стопку плохо вымытых пиал с коричневым чайным налётом внутри, скомандовал Пухначеву: – Посмотри, нет ли ещё где посуды?