Свободная охота - [24]

– Нет!

– Да! – сказал Ванитов.

– Не-ет!

– Тогда что это? – Ванитов перебинтованной рукой, украшенной большим растёкшимся пятном крови, показал в футляр. Душман потопил голову, и Ванитов сказал: – Да!

– Нет!

– Ко всему ты ещё и не хочешь говорить.

– Я всё скажу… Я всё скажу!

– Говори! Что это? – Ванитов снова стукнул носком ботинка в футляр, потом разозлился на самого себя, подул на окровавленный сгиб забинтованной руки и ткнул ботинком в футляр так, что от того только звон пошёл.

Седобородый молчал. Испуг не сошёл с его лица, глаза помутнели, словно бы покрылись слизью, вобрались внутрь, в череп, под брови, лицо вяло распустилось, обмякло, будто у пьяного, пошло частой розовой росой.

– Ну! – тихо произнёс Ванитов.

Седобородый задрожал – крепкие округлые плечи словно бы тряхнуло крупнокалиберной пулей, ухоженная аккуратная борода душмана плаксиво запрыгала. Ванитову показалось, что душок сейчас заговорит, но тот молчал.

Стремительным броском, словно накрывал кошёлкой быстрокрылую птицу, Ванитов накинул седобородому на голову полиэтиленовый пакет, намотал низ на палец, как на скрутку-рогульку, притянул седобородого к себе. Лицо в пакете скривилось, косо поползло в сторону, расширилось внизу, вверху сузилось, оно было похоже на изображение, что возникает на искажённом фотоснимке, душман открыл рот, замычал, показывая Ванитову вздувшийся, с чёрными жилами язык, крепкие чистые зубы, слюну, собравшуюся в передней части рта.

Самое страшное для мусульманина – быть удавленным. Это значит, что душа застрянет в теле, не вымахнет на простор, не доберется до рая, – а какой правоверный не мечтает о рае? Никакая смерть ему не страшна, ни муки, ни голод, ни боль, ни хвори, ни четвертование, правоверный мусульманин примет всё со сладкой улыбкой, – и принимает всё, кроме удавки. Мусульманин знает: жизнь на Земле кратка, лишения скоротечны, порох сгорит – и лишения кончатся, а жизнь в раю вечна, надо только попасть в него. Во всех случаях настоящий мусульманин попадает в рай, кроме одного… Это когда его удавят.

На всё готов душман – на смерть, муку, лишь бы попасть в рай. По поверью – так считает Аллах, – душа умирающего уходит через открытый рот, поэтому удушье, петля и полиэтиленовый мешок за десять афгани – для мусульманина то самое страшное, страшнее которого не бывает ничего. Что угодно, но только не это, удушье для правоверного – вечная смерть.

Поэтому, случается, упирается иной пленный, зубы скалит, издевается, а ему хлоп на голову полиэтиленовый мешок с изображением Снегурочки либо дымковской игрушки и надписью «подарочный» – душок от такого подарка благим матом орёт, изливается, бывает, даже мочится под себя, в штаны – может и по крупному сделать, – и кричит: «Всё скажу, всё скажу, только снимите с меня этот дьявольский чехол». «И где склады с эресами, приготовленные для Кабула, скажешь?» – «Скажу, скажу!» – «И где твои знакомые нечестивцы установили дешека, скажешь?» – «Скажу, скажу!» – «И что за инструкторы из Пакистана едут, сообщишь? И по какому пути караваны пойдут, скажешь?» – «Всё скажу!» И выворачивается правоверный наизнаику, всё выкладывает, молотит, не переставая – говорит, говорит, говорит, и очень бывает важно вовремя нажать на тормоз, малость утишить пыл раскаяния – иначе правоверный наговорит сверх того, что знает, и выдаст это за правду.

Потому так и перекосился седобородый, обвял лицом, а глаза сделались варёными, осклизлыми, будто у солёной рыбы, белыми – испугался зелёный, что душа его не дотелепает до рая. Также страшна бывает для душмана смерть от собственного оружия, этого правоверный тоже боится.

– Ну! – прикрикнул Ванитов.

Седобородый заплакал.

– Отпусти-и-и… Всё скажу!

Ванитов стянул с его головы пакет, вновь ткнул носком ботинка в футляр.

– Что это? «Стингер»?

– Страж неба-а, – дрожащим, плачущим голосом проговорил седобородый, просел в теле.

Бессарабов подхватил его под руку, поддержал, тряхнул, чтобы душман держался, тот всхлипнул, облизал влажным нездоровым языком рот. – Ы-ы-ы! – зашевелил связанными руками.

– А если проще? «Стингер»?

Душман перевёл ускользающий взгляд на долинку, зацепился за один мотоцикл, возле которого лежал мёртвый, рот его судорожно дёрнулся, будто от тока – этого человека он знал, перевёл на другой мотоцикл, у которого очередью сбрило переднее колесо, а у хозяина череп раскрылся, как кастрюлька, – крышку сняло и наружу вытекли мозги, залепили вывернутое зеркальце заднего вида, от второго поверженного мотоцикла взгляд скользнул к третьему, тоже опрокинутому, иссеченному, ни на что негодному – пули изрубили дорогую машину в капусту, а вот хозяин был на удивление цел, ни одной ссадинки на лице, ни одного кровяного пятнеца на халате – лежал мусульманин на спине, в небо смотрел, улыбался, словно бы с Аллахом вёл откровенную беседу, руки были благоговейно сложены на груди, а вот глаз у него не было, они вытекли, вместо них – чёрная пороховая жеванина, гарь, пепел…

Лицо седобородого успокоилось, омертвело, взгляд скользнул вверх – на земле смотреть было больше нечего, из всех мотоциклистов в живых остался только один – он сам, седобородый, значит, если он скажет правду, никто его не услышит, не заткнёт рот, не расплатится потом полновесной свинцовой валютой за выданную тайну.