Свободная охота - [21]

В тот же миг с мотоциклов, прямо на ходу, был сделан второй пуск – опасный, близкий – ракета, пущенная с такого расстояния, может развернуть вертолёт розой – все кишки окажутся наружи, – и ведомый «Ми-двадцать четыре» по прозвищу «крокодил», за шаг-газом которого сидел лётчик молодой, ещё не налетавший своего в Афганистане, капитан-литовец, – также совершил опасный крутой маневр, поднял с зеркальной поверхности долинки спрессованные куски снега, каменную крошку, что-то горелое, чёрное, оказавшееся под коркой наста, отбил лопастями прямо на мотоциклистов.

– Десантируемся! – выкрикнул Денисов, примял ладонью воздух, показывая командиру, чтобы садился, подал знак десантникам: – Товсь!

– Товьсь! – Ванитов толкнул в бок своего тёзку, но того уже не надо было толкать – Бессарабов преобразился: от сонного увальня с заторможенными ленивыми движениями ничего не осталось – это был совсем другой человек, почти незнакомый Ванитову, – сколько раз ни видел его таким, всякий раз удивлялся тому, что новый Валерка Бессарабов совсем не похож на того Валерку Бессарабова, которого он знал.

Если бы с мотоциклов не были совершены ракетные пуски, вертолёты прошли бы мимо: пятнадцать мотоциклов с бородатыми бабаями – мелочь для десанта, но что-то уж очень беспокойно они себя повели, чего-то у этого отряда было такое, что они оберегали, боялись отдать, проиграть в бою или в игре, упустить, потому Денисов, мигом всё прочитав, переменил решение.

Головной «крокодил» – вертолёт «Ми-двадцать четыре» мигом перекрыл пространство впереди, развернулся и одной очередью снёс три мотоцикла сразу, другой вертолёт пробкой заткнул дно бутылки сзади, а два «Ми-восьмых» упали прямо на мотоциклы. Десантники на ходу вываливались из вертолётных трюмов на седоков, сбивая их с мотоциклов, крякая и матерясь.

Ах, как бы хотел Денисов отучить молодых ребят от мата! Но благое желание это было невыполнимо, когда он говорил с десантниками, те угрюмели, замыкались в себя, а Бессарабов, главный матершинник в группе, отводил в сторону отсутствующий взгляд, закусывал зубами горелую спичку:

– А зачем вы нам об этом, товарищ майор?

Выстрелов сопротивления почти не было, только шальная очередь, выпущенная одним испуганным душком, бросившим свою «хонду» и схватившимся за автомат, отстригла замешкавшемуся десантнику-первогодку половину цигейкового воротника, да пистолетной пулей был легко ранен командир «Ми-двадцать четвёртого», заткнувшего дно бутылки – он неосторожно высунулся из распахнутого блистера, видать, желал понюхать, чем пахнет горный бой, да ещё был ранен Ванитов, на ходу прыгнувший в коляску тяжёлого мотоцикла, которым управлял широкоплечий, с седой бородой и острыми рысьими глазами человек в лохматом маньчжурском малахае. Не отрывая одной руки от руля, он другой сделал стремительное подсекающее движение, Ванитов едва увернулся от него, сразу поняв – каратист! Хотя приём, которым воспользовался бабай, был простеньким и старым, как мир – шуто-уке и настолько же опасным – специалисты этим несложным приёмом отбивают летящие стрелы.

А стрелы, бывает, летят, будто пули – простому глазу не видно.

– Ах ты, с-сука! – закричал Ванитов и, уцепившись руками за борт коляски, изогнулся, словно рыба, с силой ударил седобородого ногой.

У того от удара руки вскинулись, будто две бескостные веревки, мотоциклист подбито вскрикнул и свалился с сидения на снег. Ванитов прыгнул на него сверху, ухватил одну руку за кисть, резко дёрнул на себя. Душман заревел, Ванитову показалось, что он слышит хруст ломаемой кости, нервно дёрнулся и ослабил нажим – сам терпеливый и к боли относящийся спокойно, он боялся боли чужой, как боялся чужих слёз, чужого крика и чужой беды. Майор Денисов, а до него начальник разведки майор Ермилов не раз говорили Ванитову, что это человеколюбие когда-нибудь погубит его, чтобы быть таким, Ванитову одной жизни не хватит, тем более – жизни солдатской.

Прав был один майор, прав был другой майор – не надо было ослаблять Ванитову нажим – седобородый расценил это как немощь, минутную уступку – воспользовавшись ею, потянулся за пистолетом, на ходу вцепился зубами Ванитову в большой палец; у старшего сержанта перед глазами вспыхнул огонь, он запрокинулся назад, выдирая руку из зубов, в это время над его ухом грохнул выстрел, оглушил, пуля прошла мимо, с тонким звуком скребнула небеса. Ванитов ударил седобородого кулаком по затылку, тот, отключаясь, успел выстрелить ещё раз и вот ведь как – попал в укушенную руку. Пуля по касательной вырвала Ванитову кусок ладони.

– С-сволочь! – закричал старший сержант, угольно-чёрные волосы его взмокли, по скуластому монгольскому лицу потёк пот.

Он изогнулся, ногою прижал пистолет к снегу, вдавил его, потом перевернул душмана лицом вверх.

Широкое, посеченное оспой лицо мотоциклиста было залито кровью, нос расплющен о камень, седая ухоженная борода пропиталась бурачным соком, сделалась красной. К Ванитову по снегу подкатился Бессарабов, с ходу ударил мотоциклиста ногою в бок – у того от удара гулко ёкнула печёнка.

– Не надо, – поморщился старший сержант, – он уже без памяти.