Свободная охота - [2]

– Чего надо зелёным?

– Да подвезти! – сказал Коренев, думая о чём-то своём. На душе было неспокойно, очень хотелось домой – хотя бы на денёк, хотя бы на час, хотя бы на десять минут, – чернявое, с выгоревшими бровями и почти бесцветными усами лицо его обвяло, сделалось унылым, далёким, глаза потухли, на длинном, словно бы расщепленном ложбинкой, носу застыл пот. – Подвезти, больше ничего они не хотят.

Игорь Соломин со второй скорости перешёл на третью.

Они везли солярку в свой батальон – отдельный, танковый, краснознамённый и прочая, прочая, прочая, что составляет военную тайну и о чём нельзя говорить, а если скажешь – всё равно не пропустит военная цензура. Вначале шли большой колонной по трассе через Саланг, потом малой колонной откололись и ушли на Баграм, здесь, в Баграме разъехались по своим углам, кто куда – большая часть наливников пошла на аэродром, к авиаторам, две машины – в медсанбат, здешнему госпиталю тоже нужно было горючее, одна машина ушла к связистам, одна в «спецназ», одна, где находились Коренев, Соломин и Дроздов – к танкистам.

Через десять минут, когда они въедут на свою территорию, обнесённую колючей проволокой, можно будет свободно вздохнуть. А пока под колёса с тихим хрустом уходила дорога – здешняя пыль хрустит, как крахмал – музыкальная, скрипучая.

– Вы знаете, товарищ старший лейтенант, я иногда провожу параллель между нами и теми, кто воевал в прошлую… в Великую Отечественную…

– И что же?

– Им было легче, чем нам – страна была в опасности, так, кажется, писали газеты… Страну надо было защищать, на это дело поднялись все.

– Молодец, Игорь, как по учебнику истории шпаришь!

– И всё делили поровну – и грехи, и боль, и смерть, и жизнь – одинаково доставалось всем. А здесь? Находимся на чужой территории, что делается дома – не знаем, воюем неизвестно за что – здесь всё, товарищ лейтенант, чужое, – Соломин по-мальчишески жалобно вздохнул, он был совсем ещё мальчишкой, как и многие наши ребята в Афганистане, – незрелым, пунцовощёким, пахнущим домашним теплом и молоком, и в ту же пору – много старше своих ровесников – по сравнению с ними он уже был стариком, девятнадцатилетний Соломин, – угловатый, не утративший парнишеской неуклюжести движений – таким бывает воронёнок, когда учится летать; собственно, Коренев тоже недалеко ушел от Соломина, он был ненамного старше, двадцать три года, этот жизненный срок – не самый крайний, но старший лейтенант ощущал себя уже настоящим стариком, глубоким. – Всё здесь чужое, – пожаловался водитель, – всё!

– Наши люди – тоже чужие. Взять, к примеру, посольских, или разных советников – дай бог, чтобы один из десяти был близок к нам, – подтвердил Коренев.

– Как вы думаете, те солдаты, старые, что с Отечественной, нас примут?

– Не знаю!

– А я, товарищ старший лейтенант, думаю, что не примут – мы для них чужие. Мы для всех будем чужие, помяните моё слово. Давайте встретимся лет через пять и проверим – чужие будем или нет? Всего через пять лет!

– Если будем живы! Плюнь через левое плечо! – Коренев суеверно поплевал через плечо, то же самое сделал и водитель.

– Ну в общем, если будем живы и встретимся, товарищ старший лейтенант, с вас шампанское. К той поре вы уже будете майором.

– А может, с тебя шампанское, Игорь. Никто не знает, кто из нас будет прав. Столкновение со стариками возможно лишь, когда нас наделят одним и тем же – их и нас. Нам ведь тоже стали выдавать удостоверения участников войны – значит, нас уравняют. А это – вилка!

– Вилка в бок! Ну что, подвезём зелёных, товарищ старший лейтенант? Уж больно вид у них сиротский! Квелые ребята.

– Ладно, чёрт с ними! Давай!

– А ведь не положено, товарищ старший лейтенант!

– Мало ли что в нашей жизни не положено!

Сорбозы дружно подняли руки – оба! И оба радостно засияли чистыми крупными зубами.

– Улыбки сорок на пятьдесят, размер в метрах, – сказал Соломин и притормозил. КамАЗ накрыло плотной пылью – ничего не стало видно. Как в тумане. – Ох, сорбозы, – закашлялся водитель, – нет бы попроситься в машину на асфальте!

Старший лейтенант потеснился, освобождая место в широкой кабине, сорбозы дружно придвинулись к нему и, готовно улыбаясь, покивали:

– Ташакор, ташакор! – Спасибо, значит. Два раза спасибо. Лица у сорбозов были ясные, лучащиеся, как будто идеи Саурской революции окончательно победили не только в Афганистане, но и в Пакистане, в Индии и в Иране с Ираком.

Коренев сказал им на дари – чистом, без единой фальшивой нотки, очень чётком языке, самом распространенном в Афганистане, чтобы сорбозы располагались повольнее, чувствовали себя, как дома.

Те снова дружно поблагодарили, прижав руки к сердцам и вытянулись в ожидании, будто статуи. Соломин разгрёб перед собою воздух рукою, разгоняя пыль.

– Пф-ф-ф-ф!

Сорбозы заговорили, будто по команде, в один голос, зажестикулировали руками, пальцами, словно музыканты – казалось, что они пробуют воздух на ощупь, мнут его, потом так же разом смолкли.

– Чего это они, товарищ старший лейтенант?

– Извиняются. Говорят, что в пыли они виноваты, если бы мы не остановились, пыль нас не догнала бы.

– Понятно, – Соломин включил первую скорость, но трогать с места не стал – в пыли всё равно ни черта не видно, она была мельче цемента и легче воздуха, могла висеть, сколько угодно, усталый Соломин, поёрзав на сидении, проговорил недовольно: – И дома нас не примут, и тут не поймут… Кругом мы, товарищ старший лейтенант, в проигрыше.