Свободная любовь - [7]

      Она могла потерять Скотта. Одна эта мысль — ужасная, пугающая — замораживала ее. Она буквально дрожала от страха, когда позволяла себе думать об этом. Даже сейчас, когда ее тело приникло к нему и его руки обнимали ее, страх пронизывал насквозь.

      Полный удивления и недоверия голос Скотта разорвал напряженную тишину:

      — Беременна?

      Не в состоянии вымолвить ни слова, она кивнула головой. Он резко убрал руку, и ее голова упала на подушку. Через несколько секунд ее лицо залил свет прикроватного бра, и она почувствовала себя заключенной, которую собираются допрашивать под одной из таких висящих ламп с металлическим ободом. Скотт приподнялся, облокотившись на руку.

      Его лицо было всего в нескольких сантиметрах. Гнев сквозил в каждой черточке, густые темные волосы Скотта только подчеркивали возмущенно-инквизиторское выражение лица.

      — Ради Бога, Дори! Беременна? Как это могло случиться?

      Если бы ситуация не была такой серьезной, она ответила бы остроумным замечанием, шуткой. Но он был так возмущен и оскорблен.

      Положение было слишком серьезно — меньше недели тому назад Дори сидела напротив своего врача с почти таким же выражением и задавала точно такой же вопрос: как это могло случиться?

      Ее врач с отрешенностью медика и кислым юмором ответил:

      — Так же, как это случается с тех времен, когда Ацам и Ева создали прецедент в садах Эдема.

      Сейчас Дори было не до клинической отрешенности и кислого юмора. Она сказала:

      — Это просто случилось.

      — Это невозможно, — заявил Скотт. — Мы всегда предохранялись с помощью Долли.

      — Ни одно средство не дает стопроцентной гарантии, даже если ты очень осторожен.

      Скотт с глубоким вздохом откинулся на кровать:

      — Я не... я просто не могу этому поверить.

      — Я тоже не могла... сначала, — мягко ответила она.

      Наступило молчание, долгое, неловкое, напряженное молчание, которое пролегло между их телами на кровати.

      — Я думаю... а не могло быть ошибки, путаницы?

      — Никакой ошибки и путаницы.

      Вновь молчание, затем с его губ сорвался вопрос:

      — Что ты... Что нам теперь делать?

      Дори тщетно пыталась проглотить комок, стоявший в горле.

      — Мы с доктором поговорили, — начала она. Затем ее голос сорвался и по щекам полились слезы. — Я не могу ничего с этим сделать, Скотт... Я просто... Доктор казался таким равнодушным, когда говорил о клинике, где можно... Но это же человеческое существо, Скотт, или оно будет им. Я не могу причинить ему боль. Я не могу избавиться от него как от пустякового неудобства.

      Вновь между ними воцарилось напряженное молчание, словно невидимый враг. Наконец Скотт сказал:

      — Я рад... Когда ты сказала это, сейчас, мне стало легче. — Затем после долгого молчания: — Ты думаешь... Ты хотела бы, чтобы мы поженились?

      Дори испытала тяжелое разочарование: он колебался и в его голосе явно сквозило чувство долга.

      Ей потребовалось несколько глубоких вдохов, чтобы ответ прозвучал спокойно:

      — Нет.

      — Дори, — начал он, но она прервала его. Если она позволит ему возражать, то даст возможность убедить ее, что это единственно правильный шаг.

      — Скотт, исключительно весомый довод в пользу женитьбы двух людей — это их желание, а не следование устаревшему этическому кодексу.

      — Но...

      — Я справлюсь с этим, Скотт. Я была бы лицемеркой, если бы нацелила эту беременность тебе в голову, словно старый пистолет. Я не девственница, которую ты соблазнил на сеновале. Я зрелая, независимая женщина, которая со всей искренностью вступила с тобой в связь. Ты с самого начала объяснил свое отношение к браку, и я приняла это. Я на самом деле разделяла твои чувства. Было бы ошибкой, катастрофой, если бы мы начали притворяться, что желаем того, чего никогда раньше не хотели.

      Снова пауза, вздох.

      — Может быть, ты права.

      Дори закрыла глаза, на которые навернулись обжигающие слезы: она почувствовала облегчение в его голосе. Боже, помоги! Она чувствовала, как тело его расслабилось, хотя они и не касались друг друга. Она ощутила это интуитивно, и для этого не требовалось прямого касания.

      Она презирала Скотта за это облегчение и знала, что несправедлива к нему. У него не было времени, чтобы подумать о ребенке, приспособить свой мозг к этому непрошеному событию. Скотт не был создан для семьи. И никогда не притворялся, что это не так. После тех неприятностей, которые принес каждому из его родителей новый брак, он превратился в замкнутого мальчика, и это было естественно. Она вряд ли могла ожидать от него, что он освоится с новостью о своем неизбежном отцовстве в течение нескольких минут.

      Беременность, должно быть, одурманила меня, пришло ей в голову. В последнюю неделю — возможно, когда она начала думать о ребенке не как об ошибке, а как о человеческом существе — в ее голове созрела фантастическая мечта: Скотт узнает о ребенке и чудесным образом окажется, что он счастлив.

      Как могла она быть так слепа, так глупа, так наивна! Конечно, Скотт не был счастлив. Конечно, он не мог сразу отважиться на женитьбу и отцовство. Нельзя превратить закоренелого холостяка в доброго семьянина, объявив ему: «Вот сюрприз! Я беременна». Если бы Скотт мог чувствовать сейчас что-нибудь, кроме шока, возможно, это была бы мысль: «Меня загнали в угол». Он ощущал себя в западне, как койот, чья лапа попала в стальные челюсти капкана.