Свободен! - [46]

Больше ничего интересного не было, и ее стол быстро опустел. Я отнес коробку к двери, но, когда начал работать за своим столом, обнаружил, что она находится в поле моего зрения, и передвинул вещи за ее стул.

Коренастый, маленький Хуан Крусие должен был заменить Олаю на месяц или два. Это выражалось в том, что почти каждое утро он приходил и занимал ее стол. Он появился у нас на второе утро после ее смерти.

Я по-прежнему сражался с компьютерной программой, загружая параметры помещений на наш сайт, но теперь не было Олаи, чтобы прийти мне на помощь в трудную минуту.

Когда я в третий раз попросил Хуана помочь мне, он вышел из себя, рванул через комнату и выхватил у меня мышь, извергая поток баскских слов, которые лучше было не понимать. Я почувствовал себя, как моя мать с ее слуховым аппаратом.

Я сделал тогда нечто очень важное – договорился о временном перемирии с двумя банками, которые утверждали, что я им должен. Доказав, что это ошибка, я мог бы вернуть потраченные деньги, поэтому я не слишком волновался.

На самом деле у нас осталось не так уж много вещей. Поэтому мы поехали и купили новый телевизор и видеомагнитофон. Мать и сын в магазине электроники, спорящие о преимуществах широкого экрана.

Кроме того, я старался регулярно звонить Габриэль. Она никогда не звонила сама, но ей нужно было по-новому устроить свою жизнь, и, без сомнения, у нее было много забот. Я по-прежнему пытался наладить отношения, несмотря на отсутствие ответной реакции. В конце концов мне нужно было думать о ребенке. В те дни у меня появилось ощущение, что проблемы стали отступать. Полиция уже давно не связывалась со мной по поводу Олаи, хотя они и не отдавали паспорт, что мешало моим планам.

Преследующее меня все лето предчувствие, что завтра может разразиться катастрофа, стало ослабевать. Жизнь входила в свое русло. Кроме того, больше не было писем. Пришло шесть, и все прекратилось. И да, теперь я проверял свою почту.

Мои телефонные беседы с Габи не стали легче. Она не желала рассказывать ничего из своей повседневной жизни, чтобы мы могли обсудить новую тему, когда я позвоню в следующий раз, и в то же время была явно нерасположена предаваться воспоминаниям о былых любовных шалостях.

Габриэль проговорилась, что пыталась устроиться на канцелярскую работу в военизированный отряд полиции, в котором у нее были знакомые. Упомянув об этом однажды вскользь, она потом уклонялась от темы, и мне оставалось подозревать, что вероятнее всего у нее ничего не получилось.

– Тебе уже известна определенная дата? – спросил я.

– Пятое ноября, – ответила она.

На целых два месяца раньше, чем я предполагал.

– Если родится мальчик, мы можем назвать его Гай, а если девочка – Катрин, – сказал я. – Как они определили число?

– По сканированию. Они измеряют окружность головы ребенка и длину бедра. Оказывается, это единственные верные показатели.

– А почему все произойдет раньше, чем мы рассчитывали? – Я позволил себе такую вольность.

– Думаю, это статистически обосновано, – ответила она. – Ребенок мог родиться восьмимесячным, но сканирование показало, что вероятнее всего все случится на месяц раньше, понимаешь?

Я не понимал. Потому что в этом не было смысла.

Глава 28

Позже, в ходе полицейского расследования, выяснилось, что Алекс Лоренс подал несколько заявлений в полицию. Привожу первое, хотя оно и было записано только через несколько месяцев.

Это первое заявление, сделанное мистером Александром Лоренсом, проживающим по адресу 49, Харрингтон-роуд, Лондон Е8, Великобритания, в присутствии инспекторов Хопсвейна и Лидла по поручению Главного управления Бильбао, Испания.

«Габриэль Гонгола, известная мне как Джина Габриэль Тримейн, навестила меня, Алекса Лоренса, в сентябре прошлого года в моей лондонской квартире.

Она была обеспокоена и сообщила, что хочет рассказать мне о последних событиях в своей жизни на случай, если, как она выразилась, «с ней что-нибудь случится».

Незадолго до этого она вышла замуж за Сальвадора Гонголу и переехала с ним на север Испании. Она утверждала, что его поведение становилось все более эксцентричным и что недавно он ее ударил, поэтому она вернулась в Англию. Однако в то время она еще надеялась восстановить отношения с ним. Она рассказала только об одном случае, когда ее муж напал на нее, но у меня сложилось впечатление, что и раньше у нее возникали с ним проблемы, но ей не хотелось делиться со мной такой информацией, то ли из преданности мужу, то ли из гордости; она не желала, чтобы я, ее предыдущий партнер, знал худшее.

Затем она спросила, может ли она вернуться ко мне. Я чувствовал, что это невозможно, и когда объяснил ей это, она впала в истерику.

Несмотря на разрыв, нас связывали семь лет отношений, и она была беременна моим ребенком, поэтому я интересовался ее состоянием и беспокоился за ее безопасность. По опыту моей работы в полиции я знаю, что часто женщины слишком поздно сообщают о случаях домашнего насилия. Я предполагал, что на самом деле подобных инцидентов было больше.

Я был удивлен ее приезду ко мне в Лондон, потому что когда до этого я навестил ее в Испании, она заявила, что не хочет больше меня видеть. Ранее она сообщила мне о ребенке, и в июне прошлого года у меня появилась возможность побывать в Бильбао. Я приехал к ней домой, когда она занималась ремонтом. Она показалась мне расстроенной и обвинила меня в том, что я краду их корреспонденцию и присылаю письма. Я не видел упомянутые письма, но она пересказала их содержание. Письма содержали угрозы ее мужу и выглядели так, будто были написаны ею, Джи-ной Тримейн. Но она утверждала, что это не так. Она считала, что письма писал я, чтобы убедить мужа в ее безумии. Я решил, что история слишком запутанна, и высказал ей свое мнение. Я упоминаю об этом в моем заявлении, потому что она собиралась обратиться с соответствующей жалобой в местную полицию; это также объясняет то, почему в дальнейшем я предпочитал не контактировать с ней лично, но тем не менее хотел помочь косвенным образом. Я чувствовал, что она ведет себя странно, и было неясно, в чем меня обвинят в следующий раз, но мне хотелось оказать ей какую-то помощь, при этом не общаясь с ней напрямую.