Свобода выбора - [4]

Другой «диалог» в повести с когда-то известным писателем В. Бахметьевым, восторженно говорившим о Сталине и Кагановиче и считавшим, что его поколение подарило России счастливую жизнь, впрочем, сильно подпорченную Хрущевым и «скверными» явлениями вроде джаза. Так, в повести не принимаются ни самоуверенность «физиков», ни социальная наивность «лириков».

Через год следует новая публикация С. Залыгина — «Свобода выбора», где жанровая свобода прямо декларируется автором: «роман без сюжета». Сторонники нормативной теории литературы могут недоумевать: как это — роман без сюжета? Роман ли это? Но если главным фактором, образующим подобное повествование, считается художественный характер, то перед нами — роман. Писатель Нелепин, поставленный в центр произведения, — вполне романный персонаж, который, по логике данной жанровой структуры, изменяется, развивается (движется его мысль).

Призванный, по замыслу автора, совершить суд над главными лицами русской истории двадцатого века, Нелепин начинает с исторического мартиролога этого столетия. Естественно, он призван потрясти читателя: 1904 год — русско-японская война, 1994–1996 — русско-чеченская война, а сколько еще более страшного в этом вековом кольце? Поэтому суд интеллигентского, писательского сознания над людьми, от которых зависело, быть или не быть такому мартирологу, естествен. Неясно только, быть ли писателю адвокатом или прокурором в нем: кажется, в таком колебании Нелепина видно нежелание истинной интеллигенции снимать с себя полностью вину за происшедшее.

С. Залыгин здесь романист и потому, что не обсуждает проблему только публицистически или как историк. Его интересуют вопросы: почему образованный и обаятельный правитель Николай II оказался неугоден России. Он был не хуже других властителей, но именно его расстреляли. Почему его образованность и внешняя привлекательность не помогли объединить нацию перед наступлением революции, трагической для России? Личные качества не способны помочь в защите отечества.

Это — целая национальная загадка: общество не восприимчиво к добру. С. Залыгин вспоминает своего любимого крестьянского писателя С. Семенова (любимого и Львом Толстым): он был очень добр к своим односельчанам, но мужики убили его (царя ведь тоже в конечном счете убили свои же). Для писателя это загадочное явление — повод для сожаления, и в итоге его герой отказывается судить личности: он судит власть. И тут выясняется, что все формы власти — российская и советская — были нехороши для страны.

В воображаемом диалоге Николая II со Сталиным (рождающем естественную ассоциацию с «Легендой о Великом Инквизиторе» Достоевского), где в уста советского диктатора автор, подобно своему великому предшественнику, вложил сильные аргументы против российского царя (у Достоевского — Христа). «Мы на твоих, царь, ошибках творим социализм», — говорит Сталин. И это в известной мере так. «На все Божья воля», — заявляет Николай II. Нет, «собственная воля», — возражает Сталин. В переводе на язык политической практики, здесь пассивности противопоставлена активность. Исторический же опыт показал, что социалистический инквизитор, владевший, как и его литературный прототип, «чудом, тайной и авторитетом» — действенными секретами власти, своей активностью оказался куда более опасен для государства, чем император, апеллирующий к Богу. Оба типа власти разваливали государство.

Сколько фантастически-нелепых, аморальных или антиэстетических картин& современной жизни представлено в романе! И во всем их кажущемся неправдоподобии — внутренняя логика и обоснованность. Какая-нибудь городская мусорная свалка и монолог ее обитателя, кандидата социологии. В утрированности его высказываний по поводу «свободы» и «справедливости» — в таком существовании присутствует печальная мысль о продолжающейся тяжелой зависимости человека от государства в иных, «нормальных» условиях бытия. Вот такая «свобода выбора» проникла в нынешнюю интеллигенцию. Она ничуть нравственно не хуже той, что избрали «новые русские», мечтающие купить домик на Кипре, предварительно свозя туда собачку Жульку: удобно ли ей будет там. Карикатурная деталь, характеризующая отношение автора к только что родившемуся ненавистному в обществе сословию лавочников и воров. Тоже — «свобода выбора»!

Армянский писатель и академик Левон Мкртчян, столь же мучительно, как и многие интеллигенты, размышляющий о случившемся с нашей страной, ссылается на С. Залыгина: «Свобода у нас голодная, а это, может быть, хуже несвободы» [2] .

Обогащение одних, обнищание других — ведь, по существу, это подготовлено советской властью, делившей людей на классы. Вот почему автор романа так беспощадно-ироничен к тем формам идеологии, которые культивируют прежнюю жизнь. Что же касается суда над властью, писатель предоставляет это право молодому поколению. Отсюда финальная сцена в романе: Николай II (знающий все, что произошло в нашей стране — Чечню, в частности) приведен к студентам в Институт стали и сплавов, откуда хорошо виден пейзаж новой России в конце века: Октябрьская площадь, Ленинский проспект, Парк культуры им. Горького, банк, у порога которого толпятся старушки. И здесь-то наконец решается его судьба: «А от суда императора освободить — пусть он пишет свои записки о нынешнем времени».