Свобода выбора - [32]

— Обратно в общество не хотите? Хотя бы время от времени?

— Нет, не хочу.

— Почему же?

— Потому что не могу. Не надо желать того, чего не можешь, — глупо! И вообще — хватит с меня: искал благоустройства, сильно искал, а потом выяснил — оно мне не нужно. Без него лучше.

— Так-таки не жалеете?

— Жалость? Откуда ей взяться? Нет, не признаю.

— А чего вы признаете?

— Ничего. Ну, в самом в крайнем случае — признаю существование.

— И этого достаточно?

— Более чем. Заметьте: самоубийц среди бомжей гораздо меньше, чем среди вашего класса благоискателей. Гораздо! Я знаю, я вопрос изучал, будучи на госбюджете.

— А то вернулись бы в социологию? С вашим-то бесценным опытом? В какой-нибудь институт общественного мнения?

— Так я же вам объясняю: какое может быть общественное мнение, если нет общества? Никто не знает, никто не судит, чем стала нравственность? Никто не знает, где политика, а где — коррупция? Где воспитание, а где растление? Нет, увольте, не по мне. Многие бывшие мои коллеги в области социологии знают, что общества нет — разве что в их собственном представлении, и за это представление они какое-никакое, а жалованье получают. Какое там общество — и народа нет, и нации нет, и гражданства нет, и государственности нет, и непонятно, что есть. Одно только население. Евразиафриканское, кажется. Это население и само-то не знает, какой у него континент. А вот я, представьте, свой континент знаю: свалка. Мне ничего не надо, я ничего не хочу, а если бы вдруг захотелось написать книгу — представляете, что бы это было?! Куда там писателям и ученым — им подобного как своих ушей не видать! Все бы зачитывались, даже самое преступное население. Ну, исключая, конечно, руководителей высших. Тем правда что до лампочки… У них — свои представления.

— Пожалуй, и верно — до лампочки… — почти что согласился Нелепин и еще спросил: — А вас преступники не нанимают? За хорошие деньги?

— Никогда! Мы люди недисциплинированные, ненадежные люди. А в преступлении дисциплинка — будь здоров! Там порядок нужен и последовательность, благоискательство тоже нужно проповедовать, а у бомжа — откуда у него все это? Преступнику так же, как и вам, нужно в гору, в гору, а бомжу — под гору, под гору! Нет уж, с руцкими, с гайдарами, с жириновскими разбирайтесь сами, бомжам все они до лампочки. Понятно?

— Телевизор все-таки смотрите?

— В последний раз, вспомнить, год тому назад смотрел. Хотя точно не скажу… А радио слушаю. У нас у многих приемнички, а тут еще меценат какой-то поставил на свалке радиоточку. Копаешься и слушаешь. Слушаешь и копаешься. Сочетается.

— Слушаете? Интересно? Почему же все-таки слушаете-то?

— Потому что слышно.

— А голод мучает?

— Почему бы это? Еды на свалке навалом. Это вот шахтеры, те под землей голодают, чтобы зарплату получить, чтобы семьи прокормить, а нам заботы нет. Вот когда в Москву-столицу наведаешься — тут дело другое. Тут еды нет.

— Свалки вокруг Москвы скоро ликвидированы будут.

— Откуда известно? — встрепенулся Николай Николаевич. — Откуда?

— Лужков обещал.

— А-а-а, Юрий Михайлович! Конечно, деловой человек. Но и он тоже — на то и начальство, чтобы обещать. Обещать — это главный фокус всякого начальника — о-бе-щать! Без этого фокуса он никто. Вот Лужков Юрий Михайлович, он хотя бы единожды на свалку приехал? А то «ликвидировать»! А что ликвидировать — и сам не знает, в глаза не видел. А ведь его собственные отбросы тоже у нас. Вот и посетил бы, и пообщался б со свалочным народом. Уяснил бы неадекватность межгруппового сознания этого самого народа. Нет и нет — ни один министр на свалке не бывал. Хотя бы и министр экологии. Хотя бы — здравоохранения. Это их непосредственно касается. Их сфера. Их поле деятельности. Но в эту сферу они ни ногой!

— Сфера социального обеспечения, — подсказал Нелепин, а Николай Николаевич подтвердил:

— Где им всем? Им — некогда. Им больше нравится в белых халатах что-нибудь посещать. Что-нибудь космическое. Или мясо-молочное. Раз бы в год побывали, расширили свой личный и научный кругозор. Проанализировали бы ситуацию, когда этническая идентичность становится отрицательной. Вы меня, надеюсь, понимаете?

— Понимаю… — кивнул Нелепин. — Хотя случается, кандидатов наук не сразу и поймешь… Ну а свалки — они же становятся все больше и больше? Они возрастают?!

— Не то слово — больше! Они, знаете ли, нынче грандиоз! Растут, как в детской сказке. В то же время знаете как они современность отражают? Перестройку? Рыночные реформы? Это очень жаль, что прогресс никогда не изучается по его отбросам. А надо бы, надо! Всю современность — тоже по отбросам.

— Хворает у нас научная методика! — согласился Нелепин, а чтобы разговор и дальше не ушел в теорию, спросил: — А бывают нынче интересные находки? В мусоре?

— Да нынче их больше, находок, несравненно больше!.. Старожилы и не упомнят такого. Тут, рассказывают, один малый на свалку приходил. Неделю всего покопался — и что? Гойю нашел. Трубочкой свернута, в тряпочку завернута. В прекрасном состоянии, хоть сейчас в Прадо. Так тот малый — ни капли в рот никому — ни себе, ни людям, он Гойю продал и свое дело завел. В живопись поверил, антиквариатом занялся. Ну, правда, его ненадолго хватило — на год. После его надули, а еще после он спился, на иглу сел. Теперь неизвестно, то ли он все еще среди живых, то ли уже среди мертвых. В последний раз его видели — доллар только-только к тысяче подходил. Не помните, когда это было-то? Какое время?