Свобода слуг - [16]

На самом деле, великий юрист всегда защищал роль Конституционного суда как института, который имеет право «заявлять erga omnes о недействительности закона» и видел в нем фундаментальную «практическую гарантию, которая дает отдельному индивиду возможность защищать свое право от покушений на него со стороны законодателя или правительства». Он сожалел об отсутствии Конституционного суда (он получил возможность начать свою работу только в 1955 г.) как об одном из самых тяжелых, более того, «гнетущих», «конституционных недостатков», за которые несет ответственность правительственное большинство, сложившееся в результате выборов 18 апреля 1948 г. Каламандреи описывал поведение правительственных партий как неприемлемый пример «похвальбы большинством», вызванной осознанием того, что «введение Конституционного суда было бы неприятной помехой всевластию, к которому вело число полученных голосов». Когда, в конце концов, 13 июня 1956 г. Конституционный суд вынес свой первый исторический приговор о неконституционности, Каламандреи так прокомментировал это в «La Stampa»: «Граждане почувствуют, что Конституция – это не просто бумага, что Республика – это не шутки… На пути Италии к демократии все еще стоят прежние заслоны. Сегодня Конституционный суд убрал один камень – статью 113 (из “Кодекса общественной безопасности”, которая запрещала распространять или пускать в оборот в общественном месте или в месте, открытом для общего доступа, тексты и рисунки без разрешения местного органа общественной безопасности)… Падут другие камни, проем расширится»[68].

Усилиями придворного Каламандреи, автор прекрасной книги, озаглавленной «Похвала судьям, написанная адвокатом», в которой он упрямо защищает Конституционный суд от произвола правительственного большинства, становится сторонником самовластия этого большинства, противостоящего власти Конституционного суда. Что следует отметить в таком поведении, так это не столько искажение идей Каламандреи, сколько уверенность придворного в том, что его слова не вызовут волну возмущения, которая могла бы нанести вред и ему, и его господину, но наоборот будут с одобрением восприняты при дворе. В самом деле, при дворе живут люди, несущие в душе своей такой сильный отпечаток зависимости, что они любят ложь.

Проблема границ власти ставит вопрос о либерализме Берлускони, о котором он так громко кричит. Каждый, кто прочел хотя бы несколько строк любого либерального политического мыслителя, знает, что стиль и язык Берлускони нарушают фундаментальный принцип либерализма, который как раз и состоит в глубоком и продуманном недоверии к огромной или неограниченной власти и в упорной и преданной защите пределов суверенной власти. Это хорошо понял Норберто Боббио, когда написал, что «даже если она называет себя “партией свободы”, даже если является центром “Полюса свободы”, “Вперед, Италия!” никак не связана с либеральной итальянской традицией.

У нее нет ничего общего с либерализмом, например, Эйнауди, если назвать только одно значимое имя»[69].

Эйнауди как раз утверждал, что полная противоположность свободы – убежденность в том, что когда граждане «свободным и тайным голосованием заявили при большинстве, равном половине плюс один голос, что хотят видеть такого-то человека во главе правительства», «на этом все заканчивается», «глас народа – глас божий», и что меньшинству ничего не остается, как «склониться и подчиниться». Если бы этого не было, то «меньшинство управляло бы большинством». «Вся логика демократического правления, – указывает Эйнауди, – заключается в этом неприкрашенном безукоризненном рассуждении»[70].

Но в похожем рассуждении, которое Берлускони и его люди повторяют ad nauseam, нет логики ни либерального, ни республиканского правления, поскольку и то и другое предполагает, что власть, исходящая от народного голосования, должна ограничиваться и контролироваться другими видами власти, которые черпают свою легитимность в иных принципах, например, в мудрости, компетентности, доказанном опыте и честности в управлении общественным делом. Граждане, предупреждал Эйнауди, могут легко послать в парламент и в правительство людей неспособных или коррумпированных или и тех и других вместе: «Это происходит, потому что среди большинства есть много невежд, которые лишены всяких способностей судить о политических проблемах; лентяев, которые с готовностью будут использовать власть принуждения, имеющуюся у государства, чтобы жить за счет тех, кто трудится; или эгоистов-индивидуалистов, которым претит необходимость пожертвовать мимолетным моментом ради будущего; или ловкачей, тех, кто раздает громкие обещания рая на земле толпам ближних своих»[71].

Там, где народ – суверен, возвышается демагог, и поэтому устанавливаются ограничения, защищающие народ от его собственной слабости: «Там, где не существует обуздания своевластия политических кругов, может случиться так, что голоса большинства получат демагоги, намеревающиеся урвать себе власть, почести и богатство в ущерб одновременно и большинству и меньшинству Обуздание ставит своей целью