Свобода или смерть: трагикомическая фантазия - [42]

— Ну хорошо! — азартно наседал на старичка Толик. — Пусть вам не нравится моя проза!.. Но почитайте хотя бы мою публицистику!.. К примеру, вот это!.. «Амурные похождения Екатерины Фурцевой»!

— Послушайте! — старичок был вежлив, но непреклонен. — Нас не интересуют ничьи амурные похождения. Я готов дать вам тысячу франков из личных денег, но я не могу рисковать репутацией издательства…

— Скажи-ка, дядя, ведь недаром? — хрипло заорал попугай и требовательно уставился на Толика.

— Черт подери! — в поисках поддержки Толик обернулся было к Андрею, но тот сосредоточенно уткнулся в журнал, делая вид, что все происходящее его не касается. — Черт подери, да кто вам сказал, что, печатая мои вещи, вы чем-то рискуете?.. Меня читает вся советская интеллигенция!

— Не могу ей этого запретить! — развел руками старичок. — О вкусах не спорят!.. Хотя лично я на ее месте читал бы Гоголя…

— Русь, Русь, куда несешься ты?! — снова прохрипел попугай и, нахохлившись, замер, видимо потрясенный глубиной вопроса.

— А позвольте поинтересоваться, — ехидно прищурился старичок. — У вас есть лагерный цикл «Мордовские рассказы». Вы что, сидели в Мордовии?..

Вопрос был неожиданным и попал в точку. Толик смущенно заерзал в кресле, но по инерции продолжал сохранять наступательный тон.

— Нет, не сидел!.. А разве это необходимо?.. Есть документы, свидетельства, очевидцы… Писатель имеет право на художественный домысел!..

— Мой вам совет, — наставительно сказал старичок. — Никогда не пишите о страданиях, которых не испытали лично. Это неблагородно.

— Нет, ты слыхал?! — Толик сардонически расхохотался и снова обернулся к Андрею. — Они еще нас учат!.. Ну, конечно, им отсюда виднее, что делается в наших лагерях!..

— Мне виднее, — устало подтвердил старичок. — Я отсидел там тринадцать лет. Извините, у меня еще сегодня много работы. Сожалею, что не смог быть вам полезным.

Толик сгреб со стола свои листочки, подхватил свой необъятный чемодан и, кренясь на ходу, как корабль, получивший пробоину, направился к выходу.

— Хотят ли русские войны? — ни к селу ни к городу спросил попугай.

Толик не ответил.

* * *

Андрей спускался по лестнице первым. Он шел легкой походкой независимого человека, даже не оборачиваясь на своего спутника, видимо, пребывая в спокойной уверенности, что тот наверняка следует за ним. Толик, красный, злой и взъерошенный, одышливо пыхтел сзади, волоча за собой злополучный чемодан.

— Не вешай нос! — по-прежнему не глядя на Толика, посоветовал Андрей. — Среди здешней русской эмиграции есть состоятельные люди. Найдем тебе покровителя!..

— Найдешь их тут! — задавленно просипел Толик. — У них один принцип: выгодно или невыгодно!.. А на русскую литературу им наплевать!.. Торгаши вонючие!..

— А ты как думал? — ласково удивился Андрей. — Тут тебе не московская кухонька: бутылка водки, килька в томате и карбонарские разговоры до утра!.. Тут работать надо!..

* * *

…Толик кое-как угромоздил свой чемодан в багажник и с облегчением плюхнулся на сиденье рядом с Андреем. Машина тронулась.

— Слушай-ка! — неожиданно сказал Андрей. — А не плюнуть ли нам на великую русскую литературу, а?.. У меня на примете есть одна толковая фирма. Они делают прелестные гробы!..

— Что?.. — Толик поперхнулся сигаретой. — Какие к черту гробы?.. Шути поизящней, а то у меня нервы не в порядке…

— Я не шучу! — Андрей пристально смотрел на дорогу. — Чистое дело и приличные деньги. Работают в основном эмигранты. Поляки, сербы, турки…

— Издеваешься? — на глазах у Толика закипели слезы. — Да лучше я подохну с голоду, чем стану делать гробы!.. Я не гробовщик, я писатель!..

— Ты уверен? — спокойно спросил Андрей. Спросил буднично, без иронии, без желания обидеть. Спросил, вовсе не ожидая ответа, словно он был известен ему и так. — Спрячь свои амбиции, дружок!.. В Париже хороший гробовщик стоит дороже, чем говенный писатель…

* * *

…Толик втащил чемодан в комнату и бухнул его на пол. Затем пошарил в шкафу и достал оттуда заветный моток веревки. Он долго и тщательно ладил петлю, придирчиво вымерял длину веревки, вдумчиво изучал потолок. Когда же наконец он надел петлю себе на шею, закрыл глаза и попытался сосредоточиться перед прыжком в вечность, — за стеной ликующе скрипнули диванные пружины и во всю мощь загремела неизбывная кумбия…

Толик стоял на стуле с закрытыми глазами и с петлей на шее, не будучи в силах даже возмутиться. Он стоял, величественный и оскорбленный, как приготовившийся к молитве пустынник, на голову которому нагадил случайный орел… Затем сбросил с себя петлю и принялся отвязывать веревку…

* * *

Здесь, в коридоре, кумбия гремела еще громче. Толик постучал — сначала тихонько, потом настойчивее. Ему не ответили. Тогда он толкнул дверь и шагнул в комнату. Шагнул и обмер. В комнате, сплошь заклеенной портретами Маркса и Че Гевары, прямо под кумачовым транспарантом с пламенной формулой «Patria а muerte!» на утлом скрипучем диване революционная супружеская пара истово и простодушно занималась любовью…

Женщина увидела Толика, округлила глаза и сказала мужчине что-то по-испански. Пара вскочила с дивана, прикрывая причинные места. Толик смутился, но ненадолго: эти бесстыжие дети Кордильер сорвали ему мероприятие посерьезнее…