Свистунишка - [3]
Мечется белочка в клетке.
Ей ребята и орехов дали и банку с водой поставили и даже шишку кедровую положили.
А она ничего не ест и не пьёт, только грызёт деревянную решётку.
Может быть, она злится на то, что её поймали? А может быть, её огонь обжёг?
Смотрят ребята на белочку, следят за ней.
— Ба. На одной лапке пятнышко. Что такое?
Надо скорее посмотреть.
Хотел было Миша просунуть в клетку руку. А белочка прижалась в угол, насторожилась, ушками поводит, зубки показывает.
Конечно, белка зверь небольшой, а всё-таки — зверь. Страшновато.
Миша надел рукавицы, нацелился и хвать зверушку из клетки. Чувствует он через толстую рукавицу, как часто стучит сердечко испуганного зверька.
Белочка машет пушистым хвостиком, дрыгает лапками.
А лапки у ней маленькие, шёрстка на них гладенькая, на каждой лапке пять пальчиков, а на каждом пальчике острый коготок.
На одной лапке, повыше пальчиков, маленькая ранка, а шёрстка вокруг, как остриженная.
— Ну, так и есть — ожог.
Обожглась белочка на пожаре, и гнездо у ней, наверное, сгорело.
Жалко белочку-погорелочку.
— Скорей за лекарством.
Шурик мчится в другую комнату и несётся обратно с полными руками пузырьков, баночек и бинтов.
— Скорее, скорее! — торопит его Миша. — Мажь вон из той банки.
Шурик суёт палец в баночку с белой мазью, мигает глазами и с опаской смотрит то на палец, то на белочку.
— Это хорошая мазь? — спрашивает он.
— Эх ты! Да неужели ты не знаешь? — возмущается Миша. — Это же цинковая мазь. На нашей улице все мальчишки этой мазью мажут свои ссадины, . . Мажь скорее!
— А у нас вазелином, — говорит Шурик и осторожно прикасается к лапке погорелочки.
Белочка вздрагивает и старается вырваться из рук Миши.
— Да завязывай, завязывай.
Шурик бинтует больную ножку. Слышно, как он пыхтит.
— Готово.
Миша впустил погорел очку обратно в клетку.
Белочка в клетке притихла, потом подёргала лапкой, пощипала повязку и ну бегать.
Ребята облегчённо вздыхают.
— А мы завтра тоже будем её лечить? — спрашивает Шурик.
— А то как же! Каждый день будем.
— Ну и хорошо. Я люблю лечить.
— Только скажи всем вашим ребятам, что цинковой мазыо лечить болячки лучше всего. Здорово помогает. Вот увидишь, и погорелке поможет сразу.
И каждый день они перевязывают погорелочке больную лапку.
Пожар в лесу давно уже потух.
Зверушки себе новые норы устроили.
А рыжая белочка-погорелочка всё сидит и сидит в клетке.
Хочется ей убежать в глухой лес — в тайгу.
Каждый день грызёт деревянные планки у клетки, торопится, — вот-вот ускользнёт в дверку.
Но ребята каждый день чинят клетку: прибивают новые планочки,
— Успеешь, — говорят они ей, — вот залечим лапку, тогда сами тебя выпустим.
Как-то утром ножка у белочки оказалась развязанной. Наверное, она у ней зажила, белочка повязку сама и сбросила.
Смотрят ребята и радуются: нет у белочки болячки. Ножка зажила. Значит, пришла пора погорелочку выпускать на волю.
Жалко ребятам с ней расставаться, да что поделаешь? Они же сами обещали, что выпустят.
Белочку посадили в мешок и отнесли в сосновую рощу.
Там её и выпустили.
Она сначала бегала по земле, пряталась за деревьями. Потом вернулась к ребятам. Пробежала вокруг них — простилась, стремглав вбежала по сосне на самую макушку и скрылась в густых ветвях.
Ребята помахали ей рукой. Прощай, белочка Погорелочка!
МЕДВЕДЬ
Наша деревня в лесу. Её без дороги скоро не найдёшь.
Кругом лес, горы да озёра. Лес у нас густой — тайга настоящая. Озёра заросшие, неподступные. Трава высокая — человек спрячется. Под травой валежник трескучий, а под валежником пеньки да ямы.
В наших лесах волков не водилось. Зато медведей было много. Рассказывали, что в большие туманы они в деревню приходили. Я сам следы медвежьи видел.
Пошли мы с дедушкой на охоту. Только пошли не за медведями, а за утками.
Дедушка — охотник меткий. Он в птицу на лету стреляет, как ложкой в рот попадает. А я всё примеряю да прицеливаюсь.
Утка на озере сидит.
Дед меня учит:
— Встань вот так, держи ружьё этак. Взял на мушку — пали.
Сделал я так и этак — бух. Утка на утёк. А дед — бах её влёт — и готова.
Так бродим мы с ним — старый да малый — и забрели в самую глушь таёжную.
По берегам озёра, горы. На горах леса густые стеной стоят. Вдалеке, у горы, на озере утки сели.
Дед говорит — «далеко», сел на бугорок и ждёт других. А мне не терпится.
— Дедушка, — говорю я, — ты стереги уток тут, а я на гору пойду проберусь. Хорошо буду целиться в них, обязательно попаду.
— Иди, — смеётся дедушка, — только зря не пали, не торопись. — И дал он мне своё ружьё, а моё оставил себе.
Взял я дедушкино ружьё. Оно очень хорошее. Из него можно сразу два заряда выпалить. Ушёл я.
Лес на горе тёмный, лохматый. Травища по плечи, высокая. Кто её знает, что там в траве-то — куча сухих веток, трухлявое дерево, яма, а может быть, медвежья берлога? Не скажу, — страшно, а так, страшновато стало.
Медведь днём не нападает.
А может быть, нападает? Не знаю. Жалко, у дедушки не спросил.
Вдруг запуталась нога во что-то. Ух, как холодной водой меня облили!
Вот бугорок. По бугорку пройти лучше, чем по этой травище. Вступил на бугорок. А бугорок затрещал, и я провалился в яму. Выскочить бы скорее, а ноги-то, как клещами, зажало. Насилу выскочил.
