Свирепые калеки - [52]

Ликующий звон колоколов в сознании Смайта помешал ему толком расслышать этот последний пассаж; возможно, оно и к лучшему. Он весь дрожал от возбуждения. Тусклые глаза засверкали, крепкие белые зубы, доселе незримые, в кои-то веки явили себя миру.

– Потрясающе! Офигенно потрясающе!

Смайт поднес спичку к сигарете «Парламент», каковую извлек из портсигара вот уже несколько минут тому назад, а зажечь так и не зажег.

– В моей работе речь идет о том, что Линтон[79] называл «социальным наследием»; а таковое, как ты можешь догадаться, состоит из благоприобретенных, социально обусловленных привычек, обычаев, морали, законов, искусства, ремесел и т. д. целых культур: племен, общностей, кланов, деревень. Иными словами, это группы людей в совокупности общественных связей. Фокусировать внимание на одном, отдельно взятом индивидууме в пределах группы, даже таком из ряда вон выходящем, как наш Конец Времени, – это, по сути дела, беспрецедентно. В анналах такого не зафиксировано. Хм… Мой доклад, как я его себе уже представляю в общих чертах, конечно, будет весьма спорным, но в широком смысле, если я, конечно, не преувеличиваю, пойдет моей репутации только на пользу. – Все это Смайт проговорил, как если бы оно только что пришло ему в голову. – Может, даже с Элинор все наладится, – добавил он словно под влиянием запоздалой мысли.

– Вот уж не удивлюсь, – улыбнулся Свиттерс. – Нежданная встряска – смелость и еще раз смелость! – и у женщины разом соски отвердевают. Да я сам, уже уходя из отеля, сообщил по электронной почте одной юной христианской деве, что приеду – и пощекочу ей клитор, как рабочий муравей доит любимую тлю. Держу пари, у нее все пуговицы поотлетают. Вот разве что моя престарелая бабуся перехватит письмо и вмешается.

Смайт оглядел собеседника с ног до головы, не зная, что и думать. Англичанин взять не мог в толк, когда Свиттерс серьезен, а когда дурачится. (По правде говоря, Свиттерс и сам не всегда это знал.)

Однако недоумение Смайта никоим образом не умаляло его признательности. Он снова и снова благодарил Свиттерса за посредничество. А потом вдруг резко загасил окурок о почерневший столб и заметил:

– Еще и двенадцати нет. Если выйти прямо сейчас, держу пари, к ночи до Бокичикоса мы точно доберемся. Что скажешь, старина? Может, двинулись? Небольшая пробежка пойдет тебе на пользу. А подробности перескажешь позже, за ужином в отеле. Я угощаю. Ужином, в смысле.

– Изысканная кухня Бокичикоса – соблазн не из малых, – согласился Свиттерс, однако из гамака не полез. Напротив, остался лежать с видом весьма обеспокоенным. Он запустил пальцы в спутанные кудри. Провел языком по нёбу, ощущая горьковатую пленочку – последствие гуляша из попугая и рвоты йопо. Да уж, малая толика технического обслуживания его телу не повредила бы.

– Я не могу… гм… Конец Времени сказал… Понимаешь, дело в том… Послушай, а не попросить ли мне этих индейских жеребцов отнести меня назад. Прямо в гамаке. Как охотничий трофей. Вроде как в паланкине.

– Право, Свиттерс! Что за императорские замашки! – Смайт рассмеялся было, но тут же разом посерьезнел, словно почуяв: грядут неприятности, причем весьма капитальные. – Что, силы совсем иссякли?

– Нет, но…

– Тогда встряхнись, старина. Где хваленое мужество янки?

Свиттерс приподнялся на локте. Гамак мягко раскачивался из стороны в сторону.

– Ужасно глупо, я сознаю, но…

– Продолжай же.

– Я так понимаю, на меня наложили что-то вроде табу.

– Это как еще?

Свиттерс вздохнул, и на мгновение вид у него сделался более сконфуженный, чем встревоженный.

– Ну, Конец Времени объявил мне перед самым уходом, что я должен заплатить некую цену за то, что мне явили тайны Вселенной. Поначалу я подумал, он денег хочет, как практически каждый на этой планете патологий, и запротестовал было, потому что наличности у меня едва достанет расплатиться с гостиницей и корабельной командой, а в Лиме, я надеюсь, обо всем позаботится мистер Кредитка. Но шаман имел в виду вовсе не такую цену.

– Нет?

– Нет. Он сказал, что отныне и впредь мои ноги не должны касаться земли. Я могу стоять на чем угодно, только не на полу и не на грунте как таковом. А если я когда-либо нарушу запрет, если только мои ноги коснутся земли, я тут же, на месте, скончаюсь.

– Ах ты сволочь пакостная!

– Да уж. Так что ты об этом думаешь? Он ведь меня за нос водит, да? То есть это же глупо, просто нелепость какая-то.

– О, без вопросов. Ужасно глупо. Просто чушь собачья.

– Я так надеялся, что ты со мной согласишься. Как опытный антрополог ты, должно быть, с такими вещами уже сталкивался, и не раз. Я, например, знаю, что Западная Африка, например, кишмя кишит проклятиями и табу; с другой стороны, множество заслуживающих доверия свидетелей клянутся, что эти табу и проклятия абсолютно реальны, они, дескать, своими глазами результаты видели. Вот поэтому я и склонен перестраховаться, если уж совсем честно. – И Свиттерс изобразил сконфуженную улыбку.

– Да, ясненько. – Смайт кивнул и задумчиво помолчал. – Прелюбопытная штука. Очень похожий запрет есть и в ирландском фольклоре. Если смертный однажды ненароком угодит в волшебный холм, если ему будет дозволено пофамильярничать с фэйри – ну, там на танцы их полюбоваться и все такое прочее, – тогда парня предостерегают, что под страхом смерти он не должен более ступать на землю. Если не ошибаюсь, Эванс-Венц