Свирель в лесу - [8]

И я принялся помогать. Тем временем погода переменилась, небо сделалось белое как снег, подул ледяной ветер. Женщины стали жаловаться, что им холодно, и кормилица тотчас же забралась в шалаш погреться.

— Не смей трогать девушку! — наказала она мне.

— Да вздумай я ее хоть пальцем тронуть, она за­визжит благим матом! — со смехом отвечал я.

Но как только мы остались одни, я подошел к ней и спрашиваю:

— А что, в самом деле закричишь?

А она как припустится от меня, я — вдогонку.

Ветер треплет нас, как два сорванных листка. Я смеюсь и кричу:

— Не бойся, чертенок, хочу всего-навсего поцеловать тебя разок!

Но, вместо того чтобы завернуть в шалаш, девушка мчится все дальше, а я — следом.

— Дурочка, ты же заблудишься! И не беги так быстро, ведь сорвешься вниз. Стой, погоди, чертовка! Поцелуй, один-единственный!

Она остановилась; подхожу я и вижу: она вся трясется — не то от холода, не то от страха.

— Оставь, — умоляет, — я только бедная служанка, не трогай меня!

— Не бойся, — говорю я и беру ее окоченевшие руки в свои. — Сейчас я тебя отогрею. Я ведь не злодей какой-нибудь, а благородный человек. Если поцелуешь — каяться не будешь. А сейчас зайдем в шалаш, согреешься.

Обнимаю ее за талию, но не в шалаш веду, а увлекаю все дальше и дальше в сторонку, куда-нибудь в такое место, где кормилице нас не найти. Дует бешеный ветер; снег валит хлопьями. Девчонка трясется от холода; пытается ускользнуть, но я держу ее крепко и нашептываю на ушко всякие нежности:

— Почему это хозяин не может жениться на своей служанке? Вздор! Женюсь на тебе. Я — единственный сын и делаю то, что хочу.

И подталкиваю ее все дальше и дальше, к ста­рому нашему шалашу, приютившемуся подле самой пещеры.

— Холодно, холодно, — твердит она. — Это не твой шалаш! Здесь нет огня.

— Огонь здесь, на моих губах. На вот, чувствуешь?

Я поцеловал ее, и она не закричала. Так она стала моей.

— А кормилица? — спрашивает незнакомец.

— Кормилица? Я подарил ей молочного поросеночка, и... все шито-крыто! Да что она, собственно, могла рассказать? — отвечает Мауро и смеется.

Незнакомец все не сводит с огня своих круглых, широко раскрытых глаз; несколько минут он хранит молчание, и, когда Мауро перестает смеяться, в кухне воцаряется глубокая тишина.

На дворе все еще идет снег. Ни малейший шорох не нарушает бархатную тишь снежной ночи.

Внезапно Мауро слышит не то стон, не то приглушенный вопль, похожий на дикий рев раненого кабана. Он оборачивается к двери, и вдруг в глазах его темнеет, на него обрушивается какая-то страшная тяжесть. Только спустя мгновение он понимает, что происходит. Незнакомец вскочил на ноги и держит его сзади, сдавив ему плечи, словно клещами.

— Ах, вот как, значит, молочный поросеночек! — рычит он, задыхаясь от бешенства. — Ну, подожди, сводня проклятая, придет и твой черед, ты поплатишься и за то молоко, которым вскормила своего хозяина. Вот как! Ты приводишь в горы бедных девушек... и оставляешь их одних... чтобы он мог всласть потешиться...

— Да что с тобой, проклятый? — кричит Мауро, изо всех сил ударяя противника головой в живот.

— Знаком тебе Себастьяно Лой? — спрашивает де­тина, чуть отодвигаясь, но не выпуская несчастного из своих железных объятий.

Мауро поднимает на него растерянный взгляд. Ну да, конечно, теперь он понял! Те же круглые глаза, тот же нос с горбинкой... Его противник — брат молоденькой служанки!

СБОРНИК

Дедушка (1905)

Альпийская фиалка

(Перевод Г. Смирнова)

Как только фиалка раскрыла свои лепестки, она увидела картину, какую удается увидеть не всякому, даже знаменитому поэту. Она увидела лунную ночь в горах. Тишина была настолько глубокой, что фиалка слышала, как с листьев дуба, укрывавшего ее своей тенью, падают на землю, словно просачиваясь сквозь чьи-то крохотные пальцы, капли воды.

Ночь выдалась ясная и холодная. Черно-белые горы напоминали огромного спящего горностая. Их бледно-лиловый контур искрился и переливался на фоне синего неба. Горы были не очень высокие: лес покрывал их до самой вершины, а скалы, занесенные снегом, казались глыбами мрамора, из которых какой-то скульптор-великан пытался изваять причудливые фигуры.

Среди них возвышалась скала, похожая на огромного волка с задранной кверху мордой, а дымок, выходящий из расщелины, казался его дыханием, а это еще больше подчеркивало странное сходство.

Из своего укромного влажного уголка фиалка видела скалы, деревья, лупу, синюю даль и силуэты других, еще более далеких гор. Луна спускалась прямо на эти горы. Вокруг стояла тишина, воздух был чист и свеж.

Необычайно ярко светили и переливались звезды: казалось, они глядят друг на друга, делясь радостью, недоступной обитателям земли. Фиалка ощущала в себе частицу этой радости: она трепетала на своем стебельке и не знала, отчего ей так хорошо. Она не знала, что это была радость, которая заставляет сверкать алмаз и блестеть воду в роднике: радость чистоты.

И счастье ее длилось долго, гораздо дольше, чем радость многих счастливых людей: оно длилось целый час.

Но внезапно фиалка увидела странную вещь, еще более удивительную, чем белые скалы, черные деревья и мерцающие звезды. Она увидела движущуюся тень. Фиалка думала, что в мире все недвижно или едва колышется, а эта тень двигалась. И вслед за изумлением фиалка почувствовала страх. Тень приближалась. Вырастая все больше и больше, она громоздилась на фоне синего неба между черными стволами деревьев и наконец стала такой большой, что заслонила собою горы и достала до самой луны.