Свирель в лесу - [77]

Некоторое время все шло хорошо, а когда наступили холода, Джулиано, который вроде бы совсем вы­лечился от своей болезни, сам велел мне оставаться на ночь в деревне.

Но в первое же утро он вернулся домой сам не свой: все ходил по комнате и, казалось, что-то вынюхивал, как пес. Тяжкий крест — ревность! Мне стало жаль бедного Джулиано, и я посоветовала ему бросить эту работу, но он был упрямый и самолюбивый и не послушался.

Пришла весна, а с весной ревность полностью завладела сердцем мужа. Он не знал покоя даже в те ночи, когда я приходила к нему в хижину. Я говорила ему: «Это ведьмы из сосновой рощи напустили на тебя порчу». Он и сам так думал и просил бога, чтобы тот избавил его от злого недуга.

Но в одну из июльских ночей случилась беда. Полная луна сияла на небе, и в хижине стояла такая жара, что трудно было дышать. Мне захотелось пить, и я спросила у Джулиано, который уже улегся, можно ли мне пойти к роднику. Он не ответил, но и не выразил никакого подозрения. И я вышла из дому. В лесу было светло, как днем.

И надо же такому случиться: у родника мне повстречался Джулиано Маленький, брат моего мужа! В этом, конечно, не было ничего плохого, так как Джулиано, который числился настоящим сторожем рощи, не только имел право, но и обязан был появляться там в любое время дня и ночи. Но тем не менее, зная ревнивый нрав моего мужа, я стала умолять его поскорее уйти. Едва мы успели перекинуться несколькими словами, как среди сосен мелькнула огромная черная тень.

Раздался выстрел, и Джулиано Маленький, раскинув руки, упал у моих ног, как мальчик, споткнувшийся на бегу. Я и сейчас еще вижу яркую вспышку выстрела и слышу грохот, который обрушился на мою голову, словно огромный топор. Я закричала: «Ты убил христианина, ты убил своего брата!» — и, обезумев от страха, бросилась бежать.

Я знала, что стрелял мой муж. Ведь это был он, та черная тень под сосной. От моего крика он очнулся, но не промолвил ни слова. Ничего не ответил он и на упреки, которыми я, не боясь уже за себя, с плачем осыпала его. «Что ты наделал, несчастный? — говорила я ему.— Как быть теперь? Только и остается отнести труп на берег, привязать камень на шею и бросить в море. Иначе не миновать тебе каторги, как не миновать ада после смерти».

А он все молчал. Он шел, понурив голову, и волочил ружье по земле, как будто у него не оставалось сил, чтобы держать его в руках. Придя сюда, я опустилась на землю — как раз вот на этом месте, где я сейчас сижу — и давай плакать и причитать. «Да, напилась я водички нынче ночью, — говорила я, — напилась я водички, ничего не скажешь!»

Но Джулиано и рта не раскрыл. Он вошел в хижину, затворил за собой дверь, и не успела я подняться, как снова раздался выстрел.

Он застрелился.

Женщина вся дрожала, вспоминая страшную ночь. Я сочувствовала ее горю, но понимала, что рассказ еще не окончен. И действительно, она продолжала свое повествование:

— А тот, брат его, вовсе не был убит. Он даже не был ранен! Услышав выстрел и сообразив, чем это ему грозит, он бросился на землю, притворяясь мертвым. Своим криком я спасла его.

Через два года мы поженились. Я родила троих детей. Но господь, всевидящий и всезнающий, покарал нас: они умирали один за другим, когда уже начинали говорить. А у Джулиано Маленького артрит сковал ноги: он не может двигаться. Он все еще работает часовщиком и сидит дома, окруженный со всех сторон часами. Целыми днями он разбирает, собирает их, подносит к уху, то и дело зовет меня:

— Роза, посмотри, который час!

Вот теперь рассказ и в самом деле подошел к концу. Но мне казалось, что чего-то здесь все лее не хватает.

— Роза, — сказала я женщине, называя ее просто по имени, как старую знакомую, — скажите мне правду. Ведь ваш первый муж ревновал вас не зря, не так ли?

И снова она, так ничего и не ответив, закрыла лицо руками. И в торжественной тишине вечера, среди сосен, которые пылали на красном закатном небе, как огромные праздничные факелы, опять раздался стон раненого дерева. Казалось, он доносится из хижины. А может, и в самом деле там плакала, жалуясь, чья-то душа, так и не нашедшая успокоения.

Кошелек

(Перевод В. Торпаковой)

Он только что кончил проповедь, этот толстый бородатый монах, и возвращался в монастырь. Уже вставала перед ним идущая вдоль монастырского сада стена, уже показались над ней белые облака цветущих груш и слив, безмолвно ронявших снежные свои лепестки на пустынный тротуар. А по другой стороне улицы, там, где жаркое, несмотря на вечерний час, солнце и легкий ветерок, еще пахнущий снегом, вели какую-то свою хитрую и чувственную игру, шла женщина. Она шла быстро, почти бежала, возбужденно размахивая рука­ми; полы ее жакета, черные сверху и лиловые изнутри, вздымались и опускались, словно крылья.

Монах был в нескольких шагах от нее, когда заметил, что круглая сумочка, которая, как маятник, раскачивалась на руке женщины, разинула рот и, зевнув, выплюнула на землю красноватый кошелек.

Монах тоже разинул было рот, чтобы окликнуть и предупредить женщину, — она торопливо продолжала свой путь, — но, словно боясь испугать ее своим криком, неожиданным в тишине этой безлюдной улицы, не произнес ни слова. Потом он перешел дорогу и, нагнувшись, подобрал кошелек. Теплый, туго набитый, хотя и легкий, с плотно защелкнутым металлическим замочком, он лежал в его руке, благоухая мускусом и кожей. Этот сложный запах невольно вызывал представление о живой плоти, и кошелек показался монаху как бы частью тела этой женщины.