СвиноБург - [14]

А «хорошо» никогда не наступило. Никогда... Никогда... Вот и все дела. И вся жизнь.

-------------------------

-------------------------

Если бы я видел горы, я бы любил горы. Если бы я видел море, я был бы другой. Перед глазами всегда лежала степь. Я и не помню ни моря, ни гор, хотя был и в горах, и на море.

Летом я влюбился в Витькину мать. Она тогда вышла из больницы. Нас с Витькой привезли в деревню. Моя мать была рада, что я под присмотром. Хотя я от жратвы все равно не отходил далеко.

Я не помню, как увидел ее впервые. Я не помню даже, как ее звали. Только ее тонкие руки и волосы помню. И то, что она была худая. Все женщины вокруг меня были крепкие, надежные. Их тела были созданы, чтобы охранять, надзирая.

Знаете, эти утра в мае, когда, взбесившись ты вертишься в постели, когда уже проснулся и еще грезишь... Запахи сада, влажные, тяжелые, и ты, закрыв глаза, трешь и трешь свой членик... Ты агонизируешь и выстреливаешь вхолостую...

Она спала в соседней комнате. Она ложилась неслышно. Витьки еще не было, папаша его еще не привез, мы были одни в доме Совсем одни. Мне казалось, что и меня нет, только она, она одна здесь спит.

Я просыпался ночами и слышал ее дыхание. Утром она спала долго, как «молодая». Я вставал и, прислушиваясь, стоял на одной ноге. Потом я крался, обходя говорящие половицы. Я их узнал сразу, этих предателей.

Она спала отвернувшись к стене. В открытое окно вливался утренний холод.

Я видел ее одежду, брошенную на стуле. Ее скомканное платье, ее лифчик... Я стоял как истукан, глядя на эти волшебные вещи. Она спала в одних трусиках. Это меня так поражало, что я стоял как столб. Никогда до этого я не видел женщин, которые спали голыми. Все спали в ночных рубашках. Мои тетка, моя мать...

Я отодвигал одежду и садился на край стула. Я специально так садился, чтобы не уснуть. Мы были совсем одни в этом доме. Может быть, ее тело во сне чувствовало что-то, она вдруг поворачивалась ко мне лицом... Своим белым лицом, и глаза ее были закрыты... Вынимала руки из-под одеяла... И в эту секунду я чувствовал ее ночной запах. Она будто протягивала ко мне свои руки. Казалось, стоит мне приказать ей встать, и она начнет подниматься... Она откинет одеяло и предстанет передо мною вся...

Меня начинало трясти. А она дышала ровно и глубоко. Ее лицо, расслабленное во сне, как приоткрытая книга, и я, не зная ни букв, ни других знаков, с восхищением смотрел в эту приоткрытую книгу...

И это открытое окно, ее руки, протянутые в мою сторону, ее запах, теплый и острый, в конце концов действовали на меня гипнотически. Я терял чувство времени. Я опускался на колени перед кроватью, на коврик, старый лохматый лоскутный коврик, и сворачивался клубком. Я не спал. Это был не сон. Я грезил.

Как бы я себе ни приказывал не спать, я все равно засыпал. И просыпался от ужаса и стыда. Оказывается, я был укрыт маленьким одеялом. Видно, это было еще детское Витькино одеяло. Был уже полдень, она напевала что-то на кухне. Я вставал и, крадучись, вылезал через окно...

--- Точно, — говорил дед. — Он чокнутый! --- Мой внук — е-ба-ну-тый! --- Он лазит в окно к этой! ---

Дед никогда не называл ее по имени. А жаль. Я бы тогда точно запомнил...

-------------------------

-------------------------

А ведь она была такая красивая! Она давала мне семейный альбом. Я ждал Витьку. Он с минуты на минуту придет. Всегда с минуты на минуту!

Я пролистывал быстро до того места, где начиналась «она». Что на Витьку-то смотреть, он всегда рядом! Вот сейчас прискачет! Да и на папашу его беспалого мне смотреть не хотелось.

Вот фото, «она» на курорте, стоит на лестнице, в белой шляпе. Платье, наверное, белое, ветер...

А вот и оно. Коричнево-розовое фото, модное. «Она» сидит на камне, волосы распущены, в сплошном купальнике. Ее тонкие руки опираются на камень. Она смотрит в небо, как делают на фото все женщины, которые вдруг поняли, что они красивы.

Я закрывал глаза, а она гремела дуршлагом на кухне. Меня начинало потряхивать. Врывался Витька, и она звала есть

лапшу. Я вскакивал, будто мне на яйца кипятком плеснули! А она смотрела на меня внимательно-внимательно... Думаю, она меня понимала. Может быть, она что-то знала обо мне, что я сам не знал... Я избегал встречаться с ней глазами. Сидел весь красный, пока она раскладывала лапшу. Витька ею помыкал как хотел. Он держал двумя пальцами длинную лапшу, помахивал ею и вещал...

--- Опять лапша! --- Всегда эта лапша! --- Она всегда одна и та же! --- Вот эту длинную я уже ел! --- Я помню! --- Точно, я ее запомнил! --- Она такая длинная! Я сам удивился еще! --- Вот, думаю, какая! --- И запомнил! --- А теперь она снова! --- Вот у Надьки — картошка! --- У тебя, Фриц, тоже лапшу каждый день не едят! ---

Я сидел и с благодарностью жрал эту лапшу. Я даже просил добавки. Мне было наплевать! Пусть Витька орет. Если бы она мне дала суп из червей, я бы сожрал его, будто манну небесную! А Витька пусть кобенится.

Она не обижалась. Ходила между нами и окном. Она была как недопроявленная фотография. Как лисицы в клетке. Они никогда вам в глаза не смотрят!

Иногда, стоило ей немного изменить маршрут, приблизиться, я чувствовал ее запах. Ее удивительный запах... Я вдыхал его, еще и еще, еще, ну Фриц, ну давай! Потом ты его распробуешь! А сейчас давай! Ноздрями работай!