Свиньи олимпийской породы - [9]

 Он подошел к деревянной кабинке сельского сортира.

 «Хорошо, что весна» — думал Макс. — «Летом из–за мух дышать было бы опасно. Скоро они проснутся, и ходить в туалет будет неприятно». Он хмыкнул. В армии понятия приятно — неприятно, вредно — полезно, морально — аморально и даже вкусно — невкусно теряли всякий смысл. Он открыл скрипящую дверь. В нос ударил тошнотворный, приторно сладкий запах сгоревших нечистот. Внутри обгорелые обрывки газет. Газеты жгли ночью, чтобы не оступиться. Так и сожгли туалет, находившийся рядом с КП. И все–таки хорошо, что не зима. Зимой — особая специфика самого обычного для человека действия. Зимний антураж выглядел так:

 Перед загаженным отверстием высился острый желтый конус.

 Попавшая на конус моча замерзала, увеличивая диаметр основания пирамиды и ее высоту. Когда ледяная фигура достигала размера несовместимого, по мнению «дедов» с понятием о комфорте, высылался дух с ломом и отвратительный сталагмит на некоторое время исчезал. «Да…» — усмехнулся Макс. — «Самый благородный и брезгливый английский лорд, из романа 19 века, после недели службы в Советской Армии, с удовольствием пользовался бы этим заведением, если припрет. И сам, каждый раз, добавлял бы к конусу пару миллиметров». Сейчас, по крайней мере, не было сталактита и мух. И это хорошо. Он вышел и выбросил сигарету. Пора.

 Как Максим и предполагал, Дюбков отказался покидать уютную комнатушку ЗАСа и отправил Яцкевича завтракать с дежурной сменой, которая кучковалась у выхода в КП.

 Появился старшина, и связистам пришлось идти строем и по дороге.

 Солдаты понуро шли не в ногу. Старослужащие засунули руки в карманы, бравируя своим привилегированным положением. Никто не ожидал от повара–узбека изысканного завтрака. Но действительность превзошла худшие ожидания.

 

 Из столовой доносился стук. Стучала заканчивающая прием пищи авторота. Недоуменно переглядываясь, связисты зашли в помещение и выстроились в очередь перед цинковым столом, на который повар в грязно–белом, надетом на шинель халате, вышвыривал тарелки с кашей комбинированной и «рыбими трупами».

 - Бэрите тарелки и идите стучать! — Подгонял их узбек.

 - Зачем стучать? — Поинтересовался усталый Федотов. Радист Сергей Федотов был другом Максима. Это был высокий белокурый славянин, внешность которого портил выбитый передний зуб. Но и здесь Федотов находил утешение в том, что ему было удобно плевать. Служилось ему легко, как и всем неунывающим, легким людям. Дома его ждалa невестa, два младших брата и мотоцикл «Восход».

 - Хлеба нэт! Есть сухари. Их надо стучать. — Объяснил повар, но ясности не добавил.

 Все разъяснилось, стоило сесть за стол и взять в руки сухарь. Так назывался обычный армейский хлеб, но высушенный и пролежавший на складе неизвестно сколько лет. Сухари были червивы. При каждом ударе по столу из куска хлеба выпадали белые трубочки. Иногда они двигались, иногда нет, но их было много. В начале или в конце белого, маленького червячка виднелась черная точка. Макс с тоской посмотрел на столы с тарелками полными нетронутой пищи. Такую еду могли есть только новобранцы. Салаги ели все, и в первые месяцы службы прибавляли несколько килограмм. Некоторые, даже, к собственному удивлению жирели. Потом наступало равнодушие, а затем и отвращение к армейскому рациону. Среди сменившейся смены «молодых» не было, поэтому никто не дотронулся до каши. Каждый выбил от червяков два кусочка хлеба, чтобы намазать их маслом и съесть с чаем. Так поступил и Максим, и вышел из столовой не очень разочарованный. Все–таки что–то он сьел.

 Солдат понуро поплелся из столовой. Надежды на то, что старшина его не заметит, и Макс незаметно проберется в казарму, было мало. Но, надежда умирает последней. Если бы он добрался до помещения, то там смешался бы с отдыхающей сменой, и снова лег спать.

 В принципе можно сослаться на какой–нибудь, внеочередной регламент и вернуться на ЗАС.

 Максим задумался. Очень уж заманчиво поспать пару часов, уткнувшись лбом в коммутатор.

 Нет. Он встряхнулся и поправил пилотку, недавно сменившую плюшевую шапку–ушанку.

 Ладно. Надо идти в казарму. Рубцов может проверить у командира роты, и тогда… Максим представил себе рыжеусого прапорщика, с иезуитской улыбкой показывающего ему два растопыренных пальца:

 «Ты понял, сколько нарядов получаешь за обман командира?! Два?» — На этом месте старшина должен счастливо, заразительно рассмеяться. — «Не–е–ет! Это римская пять!».

 Шутка была старая, но прапорщику она никогда не надоедала.

 Яцкевич вдохнул и засунул в сапог вылезший оттуда грязно–белый угол портянки. Брел он медленно, подфутболивая встречавшиеся на дороге камни. Очень уж не хотелось идти запрягаться. Придется, наверное, плац подметать, или что–нибудь красить. А, может быть, чего–нибудь разгружать, или, наоборот, нагружать.

 На кухню помогать несчастным «духам» мыть посуду или чистить картошку его не пошлют. Уже год отслужил. Не молодой солдат. Мойка посуды была самым ненавистным Максиму занятием. Наряд на кухню назывался «Дискотека». Около тысячи тарелок, полных недоеденной каши надо очистить и отмыть от жира. Жир, на кухне был везде. Даже пол был покрыт им так, что можно было проехаться, как по льду. Отмыть посуду начисто можно было только щелочью, но пластмассовые банки с белым порошком повар держал под замком и доставал только после окончания мойки посуды, для того чтобы очистить пол. Щелочь была ядовита.