Свинцовый дирижабль «Иерихон 86-89» - [9]

В трубке играла музыка.

– Але!

– Да-да, закрыли дверь? Ну, хорошо. Я думаю, что нам хорошо бы встретиться, познакомиться, составить план действий.

– Вы хотите, чтобы я зашел к вам, или вам удобней в редакции?

– Нет, ну зачем же так официально? Встретимся завтра в 11 часов утра возле Памятника жертвам революции на Куликовом поле. Буду ждать вас на скамейке. Знаете, где это?

– Да.

– Тогда до встречи.

На следующий день после летучки я подошел к Коле и сообщил о предстоящей встрече.

– Странновато, нет? На скамейке, на Куликовом поле.

– А что странного? – вылупился Коля, всем видом показывая, что такие встречи на скамейках – давно установленная норма.

– Ну, что мы, разведчики какие-то? Почему не в его кабинете?

– А ты хочешь, чтобы кто-то видел, как ты ходишь на Бебеля?

Коля двусмысленно усмехнулся.

– Я же туда по редакционному заданию иду. Пусть увидят.

– Это ты знаешь, что по редакционному заданию, а что люди подумают?

Я даже не знал, что ему ответить, и он, наконец, освободил меня:

– Слушай, тебе сказали, иди.

Найдя нужную скамейку, я сел, развернул газету и стал просматривать заголовки. Наша газета обладала уникальным свойством. Практически все, написанное в ней, никого не волновало, кроме корректоров. Не исключено, что они были последними, кто читал производимую нами белиберду. На летучках неоднократно говорили, что тираж падает, от подписки отказываются. Требовали писать боевые, современные материалы, но список тем не менялся: подготовка к отчетам и выборам, очерки о молодых специалистах и портреты современников, большая часть жизни которых, как правило, оставалась за рамками написанного. Благо, в последнее время разрешили писать о музыке. И поскольку я ей увлекался, тему отдали мне. Она считалась до такой степени несерьезной, что конкурентов у меня не было. Но по той же самой причине ее несерьезности, я должен был дописывать положенный объем портретами современников и молодыми специалистами.

Через минуту-другую после того, как я устроился на скамейке, ко мне подсел мой связной. То, что он мой, я понял по его невыразительному гардеробчику: серый костюм, голубая рубашка, розовато-коричневатый галстук, русая голова, стеклянные глаза, узкие губы – неброский типчик, замаскированный под городской ландштафт. Разведчик-профессионал. Серый клещ-кровосос.

– Приятно познакомиться, Дмитрий Михайлович, – обратился он в воздух перед собой. – Всегда с интересом читаю ваши статьи. У вас хороший, образный язык, ударные концовки. Такие, как вы, только начинают в комсомольской прессе, а продолжают в центральных изданиях.

Замолчал, ожидая, как я отреагирую на комплименты. Интересно, про эти ударные концовки он сам придумал или кто-то ему подсказал? Например, Юрий Иванович. Коля бы мне такой комплимент не отпустил. Он не любил баловать.

– Спасибо, – сказал я. – Я, честно говоря, не ожидал, что мы встретимся на улице. Я так понял, что вы ознакомите меня с какими-то материалами...

– То есть вы ожидали, что мы вам дадим данные агентурной работы, протоколы допросов свидетелей, адреса и имена, я вас правильно понял? – перебил он меня с наигранной иронией, сразу давая понять, что он может перебивать, а мое дело слушать и слушаться.

– Я не знал, что именно вы мне собираетесь предоставить, но я предполагаю, что для написания статьи о Кононове мне нужно с чего-то начать. Какие-то... – я едва удержался, чтобы не сказать слово “инструкции”, которое окончательно лишило бы меня независимости, и добавил после секундного колебания:

– Материалы.

– А никаких материалов нет! У нас были простые собеседования с Володей, как сейчас с вами. За ними стояло чувство гражданского долга людей, осознающих сложность ситуации, в которой он оказался.

Клещ достал из бокового кармана пиджака пачку сигарет, коробок спичек и стал закуривать. Спички не зажигались. Видно, головки были сыроваты. Он испортил несколько, прежде чем одна с шипением занялась. Он был явно не красноречив и осознавал это. Поэтому ему требовалась передышка, которую он заполнил зажиганием сигареты. Выдув струю дыма в небо, он продолжил:

– Буквально в двух словах и без бумажек. Родился Володя Кононов в Казахстане. Мать привезла его в Одессу пацаном. Кто-то у нее тут был, брат-сват, неважно. Короче, зацепилась-прописалась. Потом взяла и умерла, а он рос одиночкой. Поступил на исторический, связался там с какими-то умниками. Стал вступать в дискуссии с педагогами. Короче, на третьем курсе бросил учебу. Работал, как и полагается таким, как он, Спинозам, кочегаром. Нашел теплое место в роддоме в парке Шевченко. Сутки через трое. Не светился. Потом мы взяли тут одну группу самодеятельных революционеров. Они библиотеку держали: Солженицын, Зиновьев и прочее отребье, – клещ поморщился. – Не знакомы – Библиотечное дело?

– Нет, а что, об этом где-то писали?

– Ну, у нас много чего не пишут, а народ, что ему полагается, знает.

– Я не знаю.

– А вы поспрашивайте. Может быть, расширите кругозор. А наши революционеры чем отличались? Они, так сказать, никакой конспирации не соблюдали. Напротив, даже спорить норовили на собеседованиях, дискутировать. Особенно один. Некто Игрунов. Тоже не слыхали?