Свидетельство - [43]

Но для тех, кто был здесь, позади немецких оборонительных рубежей, все это выглядело совсем иначе.

Казалось, что время ползет словно улитка, что оно вообще остановилось. Для Ласло Саларди, например, все эти ноябрьские и декабрьские серые дни были похожими друг на друга, как четыре тюремные стены. Только узник может ждать с таким нетерпением год освобождения, зная, что срок его наказания уже истекает. Но зато узник заранее точно знает этот день и заранее высчитывает часы, минуты и даже секунды! И он знает, что получит, получит свободу!.. А Ласло преследовали в эти дни кошмары: где-то, когда-то, — быть может, в самый последний миг! — какая-то ошибка, пустяк, глупая случайность, неосторожное слово, жест, подозрительная гримаса на лице — и все погибло! Эти картины стали вовсе неотступными после того, как у него на глазах схватили Денеша. И с той поры о парне ни слуху ни духу…

Смелость — это не упоительное опьянение. А если и так, то платить за него приходится тяжелым похмельем.

Ласло припомнил дни всеобщего воодушевления, когда и его, противившегося поначалу, увлекли призывы радиостанции Кошута, и он со всем пылом взялся за организацию Сопротивления. Друзья подсчитали тогда свои силы, смелое их предприятие показалось вполне возможным. Лаци Денеш вел агитацию в Студенческом комитете. Он знал многих молодых рабочих, их адреса. Впрочем, в те дни достаточно было под вечер во время пересмены подойти к верфям, переговорить с одним-двумя верными людьми, и нужная весть со скоростью ветра распространялась по заводу. На долю Саларди выпала другая задача: найти среди студентов колледжа имени Телеки таких, кто готов был не только краснобайствовать…

А Бела Пакаи сам по себе являлся маленьким революционным центром: у него на квартире скрывались трое его приятелей, у которых были связи среди питомцев колледжа Дёрфи, студенческих комитетов философского и экономического факультетов, среди студентов технических институтов — участников движения Сопротивления.

Правда, тогда, в октябре 1944 года, доставать оружие было проще. И Миклош уже на третий день под вечер явился на квартиру Ласло с базарной сумкой в руках, полной ручных гранат, лишь кое-как завернутых в бумагу, будто кольраби. Миклош постучал в окно, передал Ласло сумку и предупредил:

— Смотри не урони. А то грохнет!

— Ты с ума сошел?!

А следующей ночью он притащил новую порцию. Трудно было добывать пистолеты, зато обоймы к ним — много проще. Эти «операции» проводили в вечно переполненных трамваях. Все члены организации, в особенности студенты, знали, как это делается, и пачками таскали обоймы, набитые девятимиллиметровыми патронами от личного офицерского оружия. Для них это было чем-то вроде забавы, спорта.

Договорившись с пекарем Франком, Ласло устроил у него на квартире «центральный арсенал». Пока в этом «арсенале» было не так уж много оружия, но все надеялись, что количество его будет расти с каждым днем.

А вот сколько было у них людей, этого не знал толком никто, потому что каждый участник то и дело сообщал о новых связях, новых группах. Начинали подсчитывать и оптимистически приходили к выводу, что смогут поднять по меньшей мере около батальона.

И тут произошел провал Лаци Денеша.

Ласло не спал всю ночь. Даже не раздевался. Нет, он не боялся, ни на секунду не подумал, что Лаци может их выдать и ему придется спасаться бегством, может быть, в самый последний момент, через окно… С первых дней салашистской диктатуры он не раз представлял себе это. Сейчас эта мысль даже не приходила ему в голову. Он просто сидел в тяжелом раздумье, сидел и ждал. Ждал, что окно вдруг тихо вздрогнет, словно задетое воробьиной лапкой, и снаружи чуть слышно донесется запыхавшийся, всегда по-детски взволнованный голос: «Ласло? Можно к тебе?..»

Они познакомились четыре года назад, на каком-то диспуте в университете. Один из ассистентов профессора время от времени проводил занятия кружка самообразования для оппозиционно настроенной молодежи, интересовавшейся литературой, критикой и негласно политикой. Ласло к этому времени уже окончил университет и работал учителем, Лаци Денеш учился на первом курсе философского факультета. Разница в возрасте помешала их знакомству сразу перерасти в дружбу, это произошло лишь два года спустя, осенью сорок второго. В ту пору молодые писатели, художники, не имевшие оснований рассчитывать на широкое распространение своих произведений и идей, особенно тянулись друг к другу. Ласло все чаще и чаще стал встречать то в Обществе Яноша Вайды[31], то в пивном баре «Маргит» умного и скромного студента-философа, который в баре заказывал себе всегда одно и то же — стаканчик содовой. Студент был очень беден и после занятий до самого вечера бегал по урокам, перебиваясь буквально с хлеба на воду. Все, что ему удавалось сэкономить, он отсылал матери. Доброе сердце, детская чистота души и милая привязанность — все это подкупало Ласло.

Еще раньше, в университете, Ласло подружился со многими коммунистами. И уже тогда понял, что именно они наиболее последовательные, наиболее непримиримые борцы против фашизма. Правда, его раздражало иногда, что на каждый вопрос у них всегда был готов ответ — четкий и безапелляционный, за что Ласло считал их немного доктринерами. Разумеется, не понравилось ему и то, что на все его рассуждения они то и дело наклеивали ярлыки: «Буржуазный пережиток!», «Мещанство!» — а его религиозный мистицизм называли «гнойником в мышлении, который следует вырезать ножом хирурга». Но когда доходило до дела, они всегда понимали друг друга.