Свидетельство - [33]

— Стойкость! — громко выкрикнул Сабо, войдя в кабинет Казара, и замер, выбросив вперед прямую руку. Казар не ответил на его приветствие, он думал о том, как повести разговор с этим наглецом и каким образом вышвырнуть его вон.

— Стойкость! — громче прежнего гаркнул Сабо, и потеряв равновесие, покачнулся. Как видно, для храбрости он решил перед визитом к начальнику пропустить еще пару стаканчиков. — Стойкость! — повторил он заплетающимся языком и, снова не получив ответа, возмутился: — Как должен отвечать венгерец в этом случае? Венгерец должен отвечать, госс-дин главный инженер: «Да здравствует Салаши!»

— Молчать! — взревел Казар. — Какой вы венгерец? Вы разложившийся подонок, лодырь и спекулянт! Как вы смеете причислять себя к венграм?

— Ого! — удивленно воскликнул пьянчужка. — Вот, значит, как здесь встр-реч-чают человека, который, так сказать, в красном пекле побывал!

— Вы не в пекле, а на черном рынке на площади Телеки побывали да в городских кабаках!

— Я че-через линию фронта перешел. Ночью! Я — герой!

— Болтун вы! Вот передам вас коменданту вокзала, там и разыгрывайте из себя героя!

Сабо уставился на него изумленным взглядом.

— Меня! — стукнул он себя кулаком в грудь. — Коменданту вокзала? А это вы видели? — показал он нилашистский значок. — Да мне достаточно слово сказать, как вы…

Казар, схватив его за грудки, тряхнул что было сил, но обнаглевший от выпитого нилашист, брызжа пеной, кричал свое:

— Я-то помню ваши высказывания, господин инженер! Да, да, выс-ка-зывания! Это вы занесли в депо всю эту красную заразу… заразу, да! Всяких Эстергайошей. Стоит мне только слово сказать, и вы, господин инженер, так костями и загремите. И ваша жидовская б… жена!

В этот миг Казар влепил горлопану такую затрещину, что тот, ударившись головой о стену, рухнул на пол.

Пока Казар потирал отбитую ладонь, Сабо поднялся на ноги и, продолжая угрожать, убрался восвояси.

Выкурив сигарету и немного успокоившись, Казар спустился в цех. И вновь увидел толпу. На этот раз в центре ее находился какой-то незнакомый парень в белом полотняном костюме, видневшемся из-под зимнего пальто, небритый, с шевелюрой в два цвета — черной и рыжей одновременно, в круглом пекарском колпаке. Он сидел на паровозной лесенке и, оживленно жестикулируя, что-то объяснял рабочим.

Несколько недель, проведенные Лайошем Поллаком в пекарне на улице Марвань, останутся надолго в памяти многочисленного семейства Франка и его заведения да и, пожалуй, в истории всей хлебопекарной промышленности Венгрии. В пекарне работал сам Франк с тремя сыновьями, в лавке обслуживала покупателей его жена, а когда много было работы, на помощь ей приходили обе дочери. Наемным трудом Франк, собственно говоря, не пользовался, разве только «в страдную пору» помощников брал — на несколько дней под рождество да на пасху — печь куличи. С первых дней своего ученичества Франк состоял в профсоюзе, а затем в социалистической партии. Равно как и трое его сыновей. Однако с того самого часа, когда поздней ночью к ним явился «с приветом от Пала Хайду» этот рыжеволосый молодой человек, у всех четверых зародились самые серьезные сомнения: действительно ли они социалисты? Кстати сказать, Лайош Поллак был не единственным гостем Франка в эти дни. Помимо него, в пекарне обосновались еще трое — пожилые, скромные, немногословные мужчины, зарегистрированные Франком как работники пекарни, «в связи с увеличившимися заказами, а также поставками хлеба организациям в интересах бесперебойного снабжения населения». И Поллак, едва пригревшись на новом месте и по разговорам в пекарне — довольно откровенным — поняв, что он среди своих, горячо принялся за «серьезную теоретическую пропаганду». Очень сложно и витиевато разъяснял он свою, поллаковскую, теорию денег, говорил о «моно- и биметаллической денежных системах», об унифицированной и всеобъемлющей системе, «трудоединицах», «минимальном и обязательном количестве трудовых бон» — все эти термины и понятия так и порхали в теплом, пахнущем свежим тестом воздухе подслеповатой пекарни.

На третий день все семейство Франков, от мала до велика, знало уже, что Лайош Поллак под псевдонимом «Эль-Пе» писал статьи даже в парижские газеты, что вся вторая мировая война «построена на ошибочных стратегических и тактических расчетах», и еще массу всякой всячины.

Однажды утром нужно было отправить на станцию пятьдесят килограммов хлеба. К ним Франк добавил от себя еще двадцать — в подарок деповским рабочим. Выполнить это поручение взялся Поллак. От Франка он уже слышал, что в депо «хорошая атмосфера», и поэтому заявил, что «обязательно должен поговорить с рабочими».

До вокзала он добрался без приключений, сдал хлеб, получил квитанцию, отнес франковский подарок в депо, а затем, поставив свою тележку рядом с тачками носильщиков, отправился в мастерские, «немного поболтать». Всю дорогу Поллак размышлял о предстоящем разговоре, пока не решил, что наиболее актуальная тема — о военных сверхприбылях.

— По-видимому, — пустился он разъяснять рабочим, — многих из вас ввело в заблуждение то обстоятельство, что во время войны вы зарабатываете «номинально» больше, чем в годы кризиса, что не стало безработицы и относительно повысился ваш жизненный уровень. Поэтому многие думают, что в период войны уменьшается основное противоречие между трудом и капиталом. В эту ошибку впадало, между прочим, немало серьезных экономистов. — Поллак перечислил несколько никому не известных имен. — Они считают, будто бы вследствие недостатка рабочей силы цена ее фактически возрастает и часть прибылей перекочевывает в карман рабочих. Не так ли?