Свидетельство - [31]

— Знаешь, спроси вот у тех ребят, в комнате… Может, они сделают и для него какую-нибудь бумагу?

Ласло крутил радио, а Денеш и Пакаи заканчивали работу. В девятнадцатый раз подписал Пакаи свежеиспеченное свидетельство о демобилизации от имени некоего «витязя Бенкё, прапорщика», когда в комнату, постучав, вошел монтер.

— Ремонт закончен. Прошу проверить.

Ребята улыбнулись.

— А мне наконец удалось нащупать волну, — сообщил Ласло, — на которой московскую станцию не забивают. Может, останетесь послушать?

Помощник вопросительно посмотрел на «мастера».

— Нет, мне пора. Вот только…

— Да, господин доктор! Не могли бы вы раздобыть белый билет или солдатскую книжку для одного человека?

Молодые люди переглянулись. Работа их уже подходила к концу, новых бланков больше не будет. И все же Денеш с готовностью предложил Пакаи:

— Моя еще не заполнена, отдай им.

Пакаи смешался. Он как раз приступил к заполнению последнего бланка и уже поставил на нем печати.

— А ты-то с чем останешься? — спросил он Денеша.

— У меня удостоверение «Вспомогательной службы». Ходил же я с ним до сих пор?

— Но ведь… ты и сам знаешь, теперь эти удостоверения — ничто. Уже и действительные служащие «Вспомогательной» берутся под подозрение! Если они вообще где-либо уцелели.

— Я привык к этому удостоверению. И легенду к нему хорошо выучил. Сойдет. А эту бумагу отдай им.

В радиоприемнике довольно громко зазвучала хорошо знакомая мелодия. Ласло приглушил звук, затем снова прибавил — мелодия, словно увлекаемая ветром, то удалялась, стихала, то становилась громче и отчетливее, а затем снова замирала вдали.

Монтер, наклонившись к самому уху Ласло, спросил:

— Господин доктор, — даже так, шепотом, он ни за что не назвал бы его сейчас иначе, — вы знаете кого-нибудь из социал-демократов в вашем районе?

— Как же! И довольно многих…

— Пала Хайду знаете?

— Председателя? Конечно.

— А среди печатников, из Общественной типографии?

— Что-то не уверен. У меня плохая память на имена, но в лицо и там кое-кого, вероятно, знаю… А что?

Янош Франк, охваченный волнением новичка, огляделся по сторонам — не следят ли? Затем, успокоившись, пересек Вермезё, про себя повторяя наказ, который должен был передать: «Установить связь с движенцами, грузчиками и работниками складов! Саботировать погрузку! Все, что немцам не удастся вывезти, — наше!» Франк решил: «Хлеб первой утренней выпечки сразу же сам отвезу в депо… Хотя нет, это будет ошибкой… Лучше поеду в девять часов — как обычно…»

Вдруг ему послышались чьи-то шаги за спиной… Но нет, никого. Франк торопливо зашагал дальше по влажному песку дорожки.

В кармане у него лежала спасительная солдатская книжка на имя Лайоша Поллака.

А по радио доносился приятный мужской голос — неторопливый, отчетливый, с едва заметным алфёльдским выговором: «… Теперь, когда русская армия с юга и с востока подошла вплотную к городу, население Будапешта должно подняться на борьбу… Если десятки тысяч вооруженных горожан и военных выйдут на улицы столицы, если разгромленные, павшие духом гитлеровские орды окажутся между двух огней: неудержимой Красной Армией спереди и жаждущим расплаты с фашистами населением Будапешта сзади — тогда, — но только тогда! — оккупантам не удастся осуществить свой варварский план уничтожения города».

Фашистское командование не могло больше скрывать того, о чем говорил уже весь город: что советские войска, форсировав Тису у Дебрецена, в течение нескольких дней освободили Эгер, Дёньдёш, Хатван и стремительно продвигались в направлении Ваца. В своих сводках немцы начали — как бы между прочим — упоминать об «ожесточенных боях за обладание Средне-Венгерской возвышенностью». Зато в полную силу вертелась машина фашистской пропаганды, распространяя сообщения о том, что «танковым силам СС удалось ликвидировать прорыв советских войск на Алфёльде, дошедших до окраины столицы, и даже отобрать у них назад несколько населенных пунктов». На стенах домов запестрели плакаты об ошпаренном кипятком и заживо ободранном часовщике. «Им нужны были мои часы», — гласила надпись на плакате, а под нею изображен был изуродованный до неузнаваемости труп на грязном дворе. Однажды по главным улицам столицы провели человек сорок оборванных, грязных, босых людей — якобы советских пленных. По вечерам радио передавало «интервью» женщин, проходивших лечение в венерических отделениях различных больниц.

И пока жандармы и нилашисты гнали на Запад по Венской дороге десятитысячные толпы людей, вернувшиеся из разведывательных полетов фашистские пилоты делали по радио заявления о «гигантских людских караванах, угоняемых по дорогам Алфёльда прямиком в Сибирь».

Те редкие часы, когда инженеру Иштвану Казару удавалось побыть дома, теперь обратились для него в ад. Клара, вытаращив от страха глаза, с каким-то наслаждением самоистязателя не пропускала ни одного сообщения по радио, ни одного «репортажа с места происшествия» в газетах, выходивших теперь всего о двух страничках, — и слепо верила каждому слову.

Она отправила срочное письмо в Заласентгрот своей подружке Бэлле и с нетерпением ждала только ее ответа, уже собравшись в дорогу. Казару она заявила прямо: если он не поедет с нею, она уедет одна.