Свидетельство - [24]

Не знали дежурные отрядов Сопротивления и о том, что едва отлит был набор манифеста «Венгерского фронта», как его тотчас же поспешно бросили в переплавку, а наборщики разбежались кто куда.

А сопротивленцы, ничего не понимая, после полудня услышали вдруг по радио немецкие марши и затем: «Генерал-полковнику Карою Берегфи срочно прибыть в Будапешт!..» Они не понимали, почему по улице Аттилы, один за другим, мчатся к центру города немецкие танки и — ниоткуда ни единого выстрела!

А когда в Крепости наконец началась перестрелка, поступил приказ — не тот, которого они ожидали, другой: «Отставить, разойтись!»

Связные расходились осторожно, по одному. Они несли печальное распоряжение в школу на Ладьманёшё, в типографию… Полетели в водостоки гранатные подсумки; в подворотнях, в кустах вокруг вилл валялись поломанные автоматы… По улицам разъезжали грузовики, набитые пьяными, горланящими марши нилашистами… А ночью по темным переулкам, крадучись от ворот до ворот, пробирался в Обуду Лаци Денеш, чтобы вовремя распустить свой отряд, пока кто-нибудь не провалился…

С того самого дня друзья и не собирались все вместе. Пока еще было неясно, откуда и какая опасность грозит им в изменившейся обстановке. Встречались лишь изредка, по двое, как бы случайно. Так однажды под вечер Денеш дождался появления Саларди из банка. «Нужен текст листовки для служащих частных предприятий», — сказал он. Ласло написал и на другой день в спичечной коробке передал Денешу свернутую в несколько раз бумажку с текстом… Иногда звонили Пакаи, Сигети, стараясь придать своим сообщениям видимость делового разговора. Впрочем, им и нечего было сказать, кроме: «Живы, держимся, пока все в порядке…»

Но в этот вечер Денеш и Пакаи, по-видимому, заранее договорились встретиться на квартире Саларди — по делам Студенческого комитета. И уже совсем нежданный, поздно ночью, после радиопередачи из Москвы, явился Миклош — в наряде по части были его дружки, и он мог не возвращаться в казарму хоть до утра.

Худощавый, белокурый Пакаи взволнованно бегал по комнате и говорил, говорил. Минувшие три недели дались и ему нелегко.

— Студенчество недовольно, — кипятился Пакаи. — Агитация против угона населения в Германию — пройденный этап. Теперь люди требуют оружия!

Горячий Миклош Сигети готов был хоть сейчас в атаку. Саларди казалось, что трезво оценивает обстановку лишь он один.

— Во-первых, все наши разбрелись кто куда, — возражал он. — Все это «великое движение Сопротивления» кончилось тем, что все попрятались в кусты.

— Можно снова собрать людей.

— Как же! Даже и к пятнадцатому октября готовились несколько месяцев.

— Соберем, сколько сумеем. Ведь нужно только начать!..

Ласло недовольно вздохнул. Все начинать сызнова?.. Летом было куда проще… Одно дело, когда у власти было правительство Лакатоша[22], другое — теперь…

Шестнадцатого октября Ласло Саларди пришлось отправиться на службу. Друзья решили, что у него все в порядке и уходить из банка нельзя. Его служебный телефон — самый надежный пункт связи. Да и квартира его может понадобиться…

Ну и, конечно, он угодил в западню! Как бы ты ни маскировался, но за много лет службы на одном месте, конечно, не раз случалось обронить неосторожную, необдуманную фразу. Да и «Непсаву»[23] частенько видели у Ласло в руках…

Допрашивали с утра до вечера. В бывшей приемной председателя правления набралось их, неблагонадежных, человек двадцать. Вызывали по одному. Секретарь нилашистской ячейки грозился предать всех «Трибуналу возмездия»[24] — там, мол, их «уберут» без всяких церемоний… Их было двадцать, в том числе несколько старейших, незаменимых служащих банка… В конце концов отделались сравнительно благополучно: над подозрительными учредили гласный надзор полиции, а осуществление его возложили на нилашистского Правительственного комиссара банка… Взломали и обыскали стол Ласло. Каждую ночь он ждал обыска и дома И еще ждал: когда же пронюхает о нем что-нибудь комиссар: или просто когда комиссару вздумается передать его все же «Трибуналу возмездия»?..

Подавленный нависшей над ним опасностью и мрачными своими думами, он чувствовал себя в эти недели одиноким, как никогда. Родители его, жившие в Бекеше, еще в начале осени очутились по ту сторону фронта — они были свободны… Эх, если бы тогда, осенью, он смог уехать к ним, домой!.. Уехала и Бэлла еще в июле.

Бэлла — жена давнишнего хорошего друга Ласло — была красивой женщиной, но Ласло упорно старался не видеть в ней женщину. И так же упорно ждал возвращения с фронта своего друга, объявленного погибшим. Но время шло, и однажды молодая вдова разрыдалась у него на плече: мужчины, мол, пользуются ее доверчивостью, а она, молодая и беспомощная, осталась одна с ребенком на руках… Словом, не много было нужно, чтобы между ними вспыхнуло чувство. Четыре месяца промчались для Ласло, как счастливый сон, он ждал лишь, когда кончится война, чтобы пожениться с Бэллой. Девчурка ее звала его «папочкой». Но затем пришло последнее военное лето, а вместе с ним и первые крупные воздушные налеты. Как-то вечером Бэлла, вернувшись домой, объявила, что она приняла приглашение одного молодого помещика и уезжает вместе с девочкой к нему, в Залу. У Ласло было скоплено немного денег, Бэлла и их забрала с собой, оставив взамен домашнюю утварь — ту, что все равно не умещалась на грузовике и оставалась под бомбежками на волю случая… Как выяснилось, эта «чистая» и всем сердцем любимая им женщина уже несколько недель была содержанкой какого-то прощелыги, безусого отпрыска графского рода.