Свидетельство Густава Аниаса Хорна - [55]
Колени у меня дрожали, я присел на край кровати. Тутайн по-прежнему сидел на стуле, уставясь в пол. Лицо его расслабилось, но выражало неизбывную печаль. Мы провели в молчании час или больше — три человека. Так бывает: люди сидят рядом, не понимая, почему они сошлись вместе. Потом я снял с Мелании одеяло, чтобы взглянуть на раны. Кровотечение мало-помалу прекратилось. Лицо Мелании побелело. Мы продолжали молчать в ночи. Может, на нас троих снизошло единство — то священное единство, что не имеет ни смысла, ни цели.
Вдруг Альфред Тутайн произнес: «Я не хотел этого».
И как только он это выговорил, Мелания, наклонив голову, сказала, что хочет вернуться к себе. Она поднялась, пересекла комнату — бледная, обвешанная кровавыми тряпками, — кое-как накинула на себя одежду. В дверях мне пришлось ее поддержать. Я помог ей спуститься на четыре этажа к ее комнате. Уложил в постель, сменил повязки на ранах. Я чувствовал, что она не сводит с меня глаз. Она попросила воды. И когда опорожнила стакан, произнесла ясным голосом:
— Простите меня.
Я вышел.
В ту ночь мне трудно давалось общение с Альфредом Тутайном. Может, я был к этому меньше готов, чем обычно. Я думал о девушке — о том, что видел на ее губах отблеск счастья. Что ее тело еще и в гробу — когда бы она ни умерла — будет отмечено шрамами от трех ран и что эти рубцы лишь постепенно исчезнут с гниющей плоти. Я упрекнул Тутайна за его буйство:
— Все могло закончиться плохо, если бы ты целился тщательнее.
— Я не хотел этого, — повторил он.
— Твои действия свидетельствуют против тебя.
— Я ничего заранее не продумывал. Я просто увидел нагое девичье тело, — сказал он.
— И обошелся с ним скверно, — продолжил я. — Чудо, что ты не перерезал кишки.
— Она пробудила во мне воспоминание, — объяснял он. — Она была привлекательна…
— Привлекательность не карают уничтожением, — перебил его я.
— Нельзя допускать, чтобы что-то женственное, приятное оказалось у меня под руками, — сказал он.
— После этого случая я невольно задумался: чем было вызвано твое первое убийство? — сказал я с вызовом.
Он долго молчал. Потом ответил:
— Думай что хочешь, но я тебе не солгал. А до того случая мне, конечно, доводилось спать с девушками, пусть и нечасто.
— Почему же сегодня все вышло по-другому? — спросил я.
— Не знаю. Больше того, не хочу знать. Но вышло именно так. Ты тоже догадываешься, в чем дело. Во всяком случае мог бы догадаться. Эллена была убита моими руками. Что я ее, возможно, любил, пришло мне в голову внезапно. И я не нашел в себе сил, чтобы сегодня забыть о ней.
Я прервал его рассуждения:
— Как ни крути, ты опасен.
— Это было в последний раз. Я больше ни для кого не опасен. Я уже понял: у всех плотских существ есть что-то общее. Если бы лицо Мелании в тот миг прикрывала простыня, я не почувствовал бы разницы и все сложилось бы по-другому. У каждого мертвеца свое лицо, но тело у них — одно на всех.
Я не умел отделить в его словах правду от лжи. Его поведение в ту ночь показало, что между ним и мною разверзлась новая пропасть. Он пустил в ход нож. Я понял, что его неупорядоченные, совершенно дикие чувства не могут — сами по себе, незаметно — утихомириться. Он снова нарушил человеческие договоренности. Я не мог представить себе степень возбуждения, которая толкнула бы меня на подобный поступок. И сразу проступили те трещины, которые делают человека одиноким, которые не преодолеешь никакими — сколь угодно длительными — совместными странствиями.
И еще я чувствовал себя обиженным: потому что моя память об Эллене оказалась более слабой, требующей меньше жертв, чем память Тутайна>{92}. Совершенное им насилие с очевидностью показало, что моя смутная непросветленная тоска — этот колеблющийся под ветром времени огонек сладострастия — заслуживает лишь презрения.
Несмотря на последующее раскаяние Тутайна и на его печаль, он не утратил юношеской бескомпромиссности, присущей строптивым героям. Он едва не совершил второе убийство, потому что не хотел первого: он словно решил отомстить за себя судьбе. Ах, если бы он не казался таким мягким, беспомощным, совершенно лишенным бесстыдства, дело в ту ночь дошло бы до драки между нами. Но к моему высокомерному представлению о добропорядочности вновь и вновь примешивалось странное ощущение: мне не нравилось право, которым распоряжается слепая богиня. Потому все кончилось выводом, что к добропорядочности мы оба никакого отношения не имеем.
В ту ночь мы приняли еще несколько поспешных решений. Я, правда, был убежден, что Мелания не обратится в полицию. Но Тутайн в этом сомневался. Он рассуждал так: разочарование в любви рождает мечты о мести. Раны — краткое утешение и длительный повод к возмездию; мысли Мелании могут роковым для нас образом измениться, как только в ее постели окажется новый мужчина.
Наутро мы покинули отель. Я напоследок еще раз заглянул к Мелании, желая убедиться, что ее состояние не ухудшилось и ничто не препятствует быстрому выздоровлению. Мы сели на поезд, идущий в порт Риу-Гранди. И через два дня поднялись на борт корабля, чтобы освободиться от цепей страха, в которые нас начали заковывать тот город и побережье лагуны.
