Свидетели Времени - [13]

— Да, я все это беру во внимание. Разумеется. Но здесь нечто большее. Бог знает как много раз, теперь и не сосчитать, присутствовал я у постели умирающих. Так же как врач, я должен свои эмоции запрятать подальше ради самосохранения, чтобы продолжать свою работу. — Монсеньор Хольстен взглянул вниз, на свои руки. — Я допускаю, что для бедного человека даже небольшая сумма от благотворительных пожертвований может казаться огромной. Но удары были нанесены жестоко и как-то исступленно. Напуганный, застигнутый на месте преступления человек мог действовать подобным образом. Даже если собственные действия внушали отвращение, он совершал их, руководствуясь инстинктом, вынужденный себя обезопасить. И все же я не могу себе представить такого человека. Ведь если бы он пришел открыто за помощью…

— Возможно, существовали причины, по которым он не мог явиться открыто. Или убедил себя в том, что грабеж совершить легче. Тогда не надо давать обещание вернуть деньги и не придется их отрабатывать.

— Да, да, я и в этом с вами соглашусь. Но подумайте о двух вещах — вор знал о расписании отца Джеймса, был хорошо осведомлен, иначе почему бы он выбрал именно это время суток? И конечно, он знал, что деньги находятся наверху, в кабинете. Он ведь не перерыл весь дом в поисках, а прошел прямо в кабинет! И уж без сомнения знал, где искать — в ящике стола, что логично. Деньги и лежали там. Зачем крушить все в комнате, если он легко нашел деньги? Ведь если бы он просто взял их из ящика, у него осталось бы время ускользнуть из дома незамеченным, прежде чем отец Джеймс вернется с исповеди, и тогда никто не мог бы сразу догадаться, что деньги украдены, могло пройти несколько дней.

— Видите ли, логика редко сопутствует грабителям. Тот, кто проникает в дом, обычно торопится, боится, что его застанут на месте преступления. И если он убил в приступе паники, то потом в оправдание жестокости содеянного захотел сделать вид, что сумма обманула ожидания, деньги оказались слишком ничтожными, и поэтому его охватила ярость.

Хэмиш заметил: «Да он не терял времени — все обдумал, вцепился как собака в кость, и не отступится, пока не найдет разгадки…»

Монсеньор Хольстен покачал головой:

— Я привык размышлять только на религиозные темы. И когда применяю свою логику к убийству, то нахожу одни вопросы. Никакого объяснения.

— Не бывает простых убийств, — сказал ему Ратлидж. — Но насколько я понял, вы хотели мне подсказать, что отец Джеймс был убит кем-то из своих прихожан? Возможно, но маловероятно. И уж наверняка полиция всех проверила.

Чело монсеньора Хольстена просветлело.

— Боюсь, есть еще кое-что, на что надо обратить внимание епископа. У отца Джеймса на груди был старинный золотой образ святого Джеймса на цепочке, подарок от семьи при его посвящении в сан. Да и подсвечники на алтаре стоят немало, как и распятие, которое послужило орудием убийства. Они были старинными, думаю, принадлежали церкви Святой Анны еще с ранних 1700-х. Почему грабитель не испытал искушения взять их? Если он так отчаянно нуждался, что пошел на убийство? Еще одна минута понадобилась бы на то, чтобы сунуть крест или подсвечник в карман. — Брови монсеньора Хольстена вопросительно поднялись, как будто призывая Ратлиджа его опровергнуть.

— Вероятно, потому, что вор боялся, что эти вещи будет труднее сбыть, чем горсть монет.

— Я тоже думал об этом. Но ведь их можно переплавить, и, если знать места, где потом металл возьмут, все равно сумма выручки была бы значительной. И еще — снова и снова я думаю вот о чем — если бы ему были нужны деньги, и только, он мог бы просто оттолкнуть отца Джеймса, который ни о чем не подозревал, и скрыться, пока тот не опомнился, ведь в комнате было темно. Ясно, что отец Джеймс не мог разглядеть его лица. Неужели легче было взять на душу такой ужасный грех, как убийство, да еще святого отца?

«Запаниковал», — сказал Хэмиш.

Дверь распахнулась, и появилась Бриони с подносом в руках, за ней по пятам следовал огромный кот тигровой расцветки. Она поставила поднос на стол, ближе к локтю монсеньора Хольстена, взглядом проверила, все ли принесла, и покинула комнату — за ней последовал кот, с важным, самодовольным видом. Ратлидж вспомнил своего кота и поспешно отогнал видение — белый кот лежит в пустой комнате и ждет возвращения хозяина.

— Это не кот принадлежит дому, — сказал монсеньор Хольстен, с довольной усмешкой поймав взгляд инспектора, — а дом принадлежит Брюсу. Если я правильно помню его генеалогию — его прапрапрабабка жила здесь еще до того, как появился епископ, и я тоже. — Он налил чаю, сначала Ратлиджу, потом себе. Подвинул гостю кувшинчик со сливками, сахарницу и две тарелки — одну с маленькими бутербродами, вторую — с ломтиками кекса.

Ратлидж обдумал сказанное монсеньором Хольстеном. Если вор был со стороны, то есть не имел отношения к церкви, то мог вполне удовольствоваться подсвечниками и крестом. Этот же знал точно, где найти деньги. И Хольстен, хотя прямо этого не сказал, считал, что человек был из прихода церкви Святой Анны.

Под глазами священника были тени, скорее не печали, а тревоги. Когда он приступил к чаю, Ратлидж спросил: