Свидетель защиты - [68]

— Но улики против вас, — сказал Андрей Аверьянович. — Во-первых, деньги получали по вашему паспорту.

— Потерял я его, честное слово, — горячо воскликнул Митя.

— Где потеряли, когда?

— И не помню. Хватился — нет. Если б знал, где потерял, нашел бы.

— А может быть, его у вас украли?

— Не знаю, не буду зря говорить.

— Следствие установило, что не только в тот день, когда были незаконно получены деньги, но и пятнадцатого июня, когда сделан вклад, вы находились здесь.

— Не помню точно, — сокрушенно проговорил Митя, — но по путевкам доказали, что был. Значит — был.

— А вы не можете вспомнить, где были в двенадцать часов десятого июля, в тот час, когда по вашему паспорту получали деньги?

— Не могу, — тотчас ответил Митя, — где-то в городе был.

— Так у нас дело не пойдет, — сказал Андрей Аверьянович. — Мне, защитнику вашему, вы должны говорить все. Всю правду, иначе я не смогу вам помочь.

Митя смотрел в пол. Андрей Аверьянович молчал, разглядывая своего подзащитного. Казался он вовсе бесхитростным человеком. И не умел скрывать своих чувств. Сейчас на лице его была растерянность.

Наконец Митя оторвал взгляд от пола, вздохнул тяжко и сказал:

— Ладно, будь по-вашему. Только Шурке моей не рассказывайте. Не расскажете?

Вопрос прозвучал наивно, и Андрей Аверьянович сдержал улыбку.

— Не расскажу, — пообещал он со всей серьезностью.

— У Серафимы я был, — не без досады сказал Митя. — Это моя первая жена, она живет здесь, с сынишкой, улица Церетели, дом девятнадцать дробь два. Я как выехал со склада — мотнулся в универмаг, Эдьке — это сынишка мой — самокат купить. Давно обещал ему, вот и решил исполнить. Приехал в универмаг, а самокатов нет. Ну, я ему купил настольную игру — футбол: футболисты из пластмассы на поле стоят и таким рычажком горошину надо, как мяч, в ворота загнать. Ничего игра, мы с Эдькой поиграли, даже мне, взрослому, интересно.

— В котором же часу вы приехали к своей бывшей жене?

— Точно не скажу, на часы не смотрел, но где-то около двенадцати или чуть после.

— И долго там пробыли?

— Часа полтора. Чаю стакан выпил, с Эдькой в футбол поиграл. Обедать оставляла — отказался, к вечеру хотел домой попасть.

— Серафиму Лычагину следователь вызывал, но она не сказала, что вы у нее были десятого июля. Сказала, что не видела вас давно, и знает, что вы есть на белом свете только потому, что приходят деньги по исполнительному листу.

— Правильно, — довольный и даже не без некоторой гордости сказал Митя, — так она и должна говорить.

— Почему? — удивился Андрей Аверьянович.

— Шурка у меня ух какая ревнивая, если узнает, что я был у Серафимы — не приведи господи, что сотворит. Вот я и бываю тайком…

Он помолчал, поморщился.

— Раз уж все рассказывать, так все. К Серафиме бы я ни в жизнь не поехал, нужна она мне, как собаке палка. Это же она меня пять лет назад в тюрьму упекла. Вредная баба. Жили мы с ней плохо, стыдно сказать — дрались. Не то, чтобы я ее бил, нет, она сама на меня кидалась, норовила стукнуть. Схватит, что под руку подвернется, и летит на меня, как коршун. Я обороняюсь, как могу. Один раз толкнул так, что она упала, носом об стол, переносицу рассекла, синяки под оба глаза… Вот она эти синяки в милицию и предъявила, сказала, что убить ее хотел. В общем, учитывая хорошую характеристику с производства, отмерили мне год… После колонии я к Серафиме уже не вернулся. Потом развелись по всей форме, она уехала в С., а я через год Шурку встретил. И не нужна мне Серафима, и близко бы я к ней не подходил, но — мальчишку повидать хочется, мой сын-то. Хороший растет мальчишка. Я же понимаю — отец ему нужен, он ко мне тянется. Говорил Серафиме: отдай Эдика. Ни в какую. Ты, говорит, возвращайся. Тогда, мол, у нас ошибка вышла, люблю, говорит, тебя, как раньше. А я себе думаю — если, как раньше, значит, опять на меня с утюгами кидаться будешь. Нет уж, хватит, ни к чему мне этот цирк… А потом — я же с Шуркой живу, расписаны мы, как положено, люблю я ее, понимаете — люблю. Серафима никак с этим не смирится, надеется на что-то. Но я ей сказал: навещать буду, не тебя, Эдьку. Если где трепанешь, что я у тебя бываю — все, больше не увидимся. Она знает, у меня сказано — сделано, заяц трепаться не любит… Вот она и молчит. И не скажет, что я у нее был.

— А если ее показания — это единственное доказательство вашей невиновности?

— А без нее никак не обойтись?

— Скорей всего не обойтись.

Митя опечалился.

— Не хотелось от нее зависеть, — сказал он после некоторого раздумья. — А потом… черт ее знает, что она себе в башку вобьет? Увидит на суде Шурку, взъерепенится и станет меня топить, а не вытаскивать.

— Это почему же?

— А потому. Сам не гам и другому не дам: если, мол, не мне, то лучше в тюрьму. Я ее знаю, она может.

— Она же алименты получает, какой ей смысл? — спросил Андрей Аверьянович.

— Она сначала сделает, потом локти кусает, не раз так было.

Андрей Аверьянович представил себе, как Митя будет на суде нервничать и кипятиться, пытаясь наставить на путь истины Серафиму, а та, спокойно опровергнув его показания, сядет на место и станет не без злорадства поглядывать в сторону Шурочки Шараповой, сгорающей от негодования и обиды. Но в самом дурацком положении окажется в ту пору адвокат Петров, настоявший на вызове в суд свидетеля Лычагиной.