Свидетель защиты - [37]

На крыльце кто-то громко затопал ногами, хлопнула дверь, и в комнату вошла крупная, круглолицая женщина.

— Вот и Панкратьевна пришла, — представил вошедшую Ипатыч. — Садись, мать, с нами, выпей стаканчик.

Панкратьевна метнула быстрый взгляд на стол и тотчас бросилась в прихожую. Погремев там кастрюлями, она вернулась с новыми тарелками, в которых лежали соленые помидоры и куски вареного мяса. Поставив на стол тарелки, Панкратьевна села, взяла стакан с вином и, обращаясь к Андрею Аверьяновичу, сказала:

— А и выпью. С добрыми людьми почему не выпить. Со знакомством.

Отпила глоток и аккуратно поставила стакан.

— А я им тут за Гришку говорил, — пояснил ей Ипатыч.

— Чего уж теперь за него говорить, — откликнулась Панкратьевна, — царствие ему небесное, как говорится. А тут на земле-то первый бандит в лесу был, никого не жалел и не миловал. Весь поселок его боялся. По правде сказать, народ у нас Кушелевича жалеет, потому как по справедливости Кушелевичу, если это его рук дело, надо благодарность объявить, а не в тюрьму сажать. Даже дружки Гришкины и те радуются, что его прибили. Он ведь и корешков своих, которые с ним по лесу шастали, вот так держал.

Панкратьевна сжала в кулак свои пухлые пальцы.

— Иногда и поколачивал, — добавил Ипатыч.

— Силен был? — спросил Андрей Аверьянович.

— Пашке Лузгину зуб выбил, — ответил Ипатыч, — Володька Кесян от него фонари носил. На что здоровые мужики лесорубы у нас были, и те с ним не связывались: с окаянной бил, как конь копытом.

— С окаянной говорите, — заинтересовался Андрей Аверьянович. — Он что же, левша был?

— Левша, — подтвердил Ипатыч.

— И ложку в левой держал, — добавила Панкратьевна.

— И стрелял с левого плеча, — сказал Ипатыч, — сам видел. Метко стрелял, другой и с правого так не попадет, как он с левого.

Андрей Аверьянович тотчас вспомнил, как стоял в рододендронах Прохоров. У него левое плечо было выставлено вперед. Левша, держащий ружье на руке, подставит правый бок. И если в него выстрелить с другого берега, то пуля как раз войдет в шею справа от кадыка, выйдет слева. Как и засвидетельствовано в медицинском заключении.

— Они все, вся их компания, сильно злобились на Кушелевича, — сказала Панкратьевна. Говорила она вроде бы для всех, но предпочтение отдавала все-таки Андрею Аверьяновичу, который так располагал к себе умением слушать. — После того особенно злобились, как он застукал охотничков с мясом в заповеднике. Моргун тогда сухой из воды вышел, а родной братец Пашки Лузгина, Федор, загремел в тюрьму. Пашка божился, что рассчитается за братца.

— А я так думаю, — высказал свое Ипатыч, — что не иначе, как он навел Моргуна-то на Кушелевича. Он не дюже храбрый, тот Пашка, но злой и хитрый, как хорек, чужими руками мастер жар загребать. Без него тут никак не обошлось. В тот день, когда Гришку убили, в поселке его как раз не было, это факт.

— А сам Пашка что говорит? — спросил Прохоров.

Ответила Панкратьевна:

— А ничего не говорит, ходит себе, усмехается. Следователь его допрашивал, а он доказал, что не имеет к этому делу касательства, потому как находился в другом месте, на пастбищах колхоза Кирова, там его видели, свидетели есть. Знать, говорит, ничего не знаю. А если что и знаю — про себя держу и другим советую.

— Это он, конечное дело, не следователю, а тут говорил, — пояснил Ипатыч. — Вроде предупреждение делал, чтобы не трепались, языки не распускали. Он теперь вроде бы за атамана у тех, которые мясо промышляют: хитер, ловок, стреляет метко. В стрельбе-то он самому Моргуну не уступал — за тридцать шагов консервную банку кидали вверх, он влет навскидку бил…

— От Моргуна терпели, теперь от Пашки будем терпеть, — вздохнула Панкратьевна, — один другого стоит. Вон Людка Зверева уже из поселка в город подалась. От Пашки сбежала.

Ипатыч усомнился:

— Она и раньше, вроде, уезжала?

Панкратьевна посмотрела на него снисходительно, как смотрят на человека, высказывающегося о том, что он знает смутно.

— Как Гришку убили, она уехала. Это верно. С горя уехала, убивалась по Гришке сильно. Любовь у них была.

— Ты скажешь — любовь! — возразил Ипатыч. — Как у кошки с собакой.

— Что вы, мужики, в этом понимаете? — усмехнулась Панкратьевна. — Самая это любовь и есть, когда один другому уступить не хочет. А как Пашка к ней сунулся, она его сразу и отшила и еще Моргуну пожаловалась. Вот тогда-то он Пашке зуб и выбил. И дружку его Кесяну фонарь поставил, — она повернулась к Андрею Аверьяновичу, полагая, что с Ипатычем больше и говорить не стоит на эту тему. — Уехала она, как в воду канула, а недавно вернулась. Пашка опять к ней. Защитника-то нет, оборонить от Пашки некому, вот она и сбежала.

— Лихая девка была, — не без мечтательности произнес Ипатыч, — Гришке под стать, фигурная, лицо белое…

— А ты уже так все и разглядел, — ревниво воскликнула Панкратьевна. — А ну их всех, гостям, поди, не больно интересно все это и слушать… Вот я вас сейчас холодным взваром угощу.

Она ушла за взваром, а Прохоров с Андреем Аверьяновичем встали из-за стола и стали прощаться, сославшись на то, что путь им предстоит еще дальний и сегодня засветло надо успеть в контору.