Свидетель о Свете. Повесть об отце Иоанне (Крестьянкине) - [13]

Рядом с владыкой, иногда с обожанием поглядывая на него, шел посошник епископа, семилетний Ваня Крестьянкин. И тогда ему казалось, что вся Россия, весь православный мир ступает сейчас с ним в ногу по старым камням орловских мостовых… Где-то там, в середине колонны, шли его мама, братья, сестричка. И никакой мороз, никакие пулеметы, стоявшие на тротуарах, никакой злой блеск штыков на винтовках караульных не страшил и не смущал душу.

В огромном, старом, заложенном еще во время коронации Павла I Петропавловском соборе владыка Серафим служил Божественную литургию. А после верующие заполнили весь плац Орловского кадетского корпуса. И тогда владыка вышел вперед. Помолчал, окидывая взглядом всю эту огромную массу людей, ждущих от него единственно верного, нужного сейчас слова… Вместе со всеми затаил дыхание и Ваня Крестьянкин.

– Я не стану говорить сейчас долго, – неторопливо и вроде бы негромко, но так, что весь многотысячный плац услышал каждое слово, произнес владыка. – Повторю слова, которые были произнесены совсем недавно в Москве, Святейшим Патриархом Московским и всея России Тихоном… Они были сказаны им о так называемом Декрете о свободе совести, а на самом деле – явно беззаконном и злом антихристианском акте об отобрании церквей и церковного достояния…

По толпе верующих пробежал шум. Ни один мускул не дрогнул на лице укутанного в шубу чекиста, стоявшего на краю плаца с тетрадкой в руках.

Чернильный карандаш в его руках быстро бегал по странице.

– Православные христиане!.. – Владыка Серафим возвысил голос, соизмеряя его с огромной толпой. – От века неслыханное творится у нас на Руси Святой.

Люди, ставшие у власти и назвавшие себя народными комиссарами, сами чуждые христианской, а некоторые из них и всякой, веры, издали декрет (закон), названный ими «о свободе совести», а на самом деле устанавливающий полное насилие над совестью верующих.

Даже татары больше уважали нашу святую веру, чем наши теперешние законодатели. Доселе Русь называлась Святою, а теперь хотят сделать ее поганою. И слыхано ли, чтобы делами церковными управляли люди безбожные, не русские и не православные?..

Объединяйтесь же, православные, около своих храмов и пастырей, объединяйтесь все, мужчины и женщины, и старые и малые, составляйте союзы для защиты заветных святынь. Не попустите совершиться этому страшному кощунству и святотатству.

Если бы это совершилось, то ведь Русь Святая Православная обратилась бы в землю антихристову, в пустыню духовную, в которой смерть лучше жизни.

Лучше кровь свою пролить и удостоиться венца меченического, чем допустить веру православную врагам на поругание…

Владыка сделал паузу. Ване, следившему за каждым движением владыки, показалось, что в глазах его блеснули слезы. А может, это были капельки оттаявшей на стеклах очков воды.

– Мужайся же, Русь Святая! Иди на свою Голгофу! С тобою Крест Святой, оружие непобедимое… А глава Церкви Христос Спаситель вещает каждому из нас: «Буди верен до смерти, и дам ти венец живота».

Раздался слитный, слаженный шум – это десятки тысяч рук одновременно сотворили крестное знамение. Даже стоявшие в оцеплении красногвардейцы и милиционеры, словно сговорившись, перекрестились. Не крестились лишь советские начальники. На их красных от мороза лицах застыли растерянность и злоба.

Вечером за чайным столом у Крестьянкиных больше молчали, чем говорили. Фитиль у керосиновой лампы был почти прикручен: керосин уже пять рублей за фунт, да и то поди найди. И чай – одно название: четыре пятьдесят за полфунта, самого низкого сорта…

– Мам, а ты сильно замерзла, пока шла? – прихлебывая чай, спросила Таня.

– Да нет, доченька, я как-то внимания на мороз-то и не обращала, – отозвалась Елизавета Иларионовна.

– А мне холодно было, да и страшно, – призналась Таня. – Особенно когда вокруг про пулеметы стали говорить, которые на плацу стоят, нас дожидаются…

– Да не стали бы они стрелять, – с досадой в голосе произнес Константин. – Что они, дураки по толпе стрелять из пулеметов, как в царское время?..

И снова замолчали. Мать поглядывала на Ваню – за столом он был единственный, кто не произнес вообще ни одного слова.

– Ванечка, что ты молчишь? Не заболел ты? – Елизавета Иларионовна пощупала ладонью лоб сына.

– Нет, мам… Я все про владыку думаю. Как он… смело все сказал.

– А сбоку там стоял человек с тетрадкой и все за ним записал, я видела, – вставила Таня.

– И я видел, – кивнул Ваня. – А владыка будто не замечал всего этого… Будто сам Господь ему говорил, а он только передавал нам. Когда он в конце сказал: «Буди верен до смерти, и дам ти венец живота», у меня даже мурашки по спине побежали…

Константин ласково взъерошил волосы на голове младшего брата. Елизавета Иларионовна со вздохом принялась убирать чайную посуду со стола, дети начали помогать ей.

– Это потому, что не в силе Бог, а в правде – всегда и во веки веков…

Спас-Чекряк, июль 1920 года

…Странное дело – шли в паломничество, а пришли, так будто на ярмарку попали!.. Или на постоялый двор. Народу у отца Георгия толпилось – тьма-тьмущая, и не пробиться. Крестьянские телеги стояли рядами, видно было, что люди ночуют под ними уже не первый день. Бегали, гоняясь друг за другом, малые ребятишки, но большинство людей все же старалось вести себя степенно – чай, к самому отцу Егору Чекряковскому приехали. Мужики и бабы переговаривались между собой негромко, и только изредка этот слитный гул прорезал чей-то дикий, страшный выкрик, похожий на звериный рев. Ваня Крестьянкин, Саша и Василий Москвитины, – в паломничество отправились втроем, дорога от Орла неблизкая, семьдесят верст, – невольно поежившись, переглянулись.